Мы преодолели шесть километров, когда я увидел первого барбоса, без сил растянувшегося на обочине дороги. Он поместил голову между передними лапами, а язык вывалил в придорожную пыль — он уже наполовину посерел. Пес грустно следил, как мы проходим мимо. Бедолага, с ним все ясно. И все больше животных оставалось на обочинах дороги, но они упрямо не желали нас бросать. Никто из них не дезертировал.
Я перестал жалеть собак, когда почувствовал, что мои ноги стали покрываться волдырями. Некоторым из нас перед походом выдали новозеландские армейские ботинки, и я оказался в числе несчастных, их получивших. Они были сделаны из толстой и удивительно твердой черной кожи с негнущимися подошвами и щелкающими каблуками. Они совершенно не подходили для нас, ведь мы уже привыкли к обуви морских пехотинцев из нормальной кожи на мягкой резиновой подошве, специально сделанной так, чтобы не производить шума. Не то что эти пыточные инструменты из Новой Зеландии! Представьте себе ботинок, целиком сделанный из стали! Он трудился над моими ногами с изощренной жестокостью профессионального палача!
Следующие 15 километров боль стала моим постоянным спутником, и каждый шаг казался мне последним. Я знал, что нормальный человек не может долго переносить такие адские муки, но упрямо шел дальше. И я добрался до нашего нового лагеря. Когда же я продемонстрировал свои покрытые волдырями ноги батальонному доктору, он покачал головой и сказал, что последние десять километров мне следовало идти на руках. Я согласился и почувствовал нечто сродни чувственному наслаждению, когда он вскрыл волдыри, дал вытечь скопившейся там жидкости, забинтовал ноги и отпустил меня хромать обратно к друзьям.
Я оказался не единственным пострадавшим. В результате таких ботинок нам больше не выдавали — уже полученных оказалось достаточно, чтобы вывести из строя четверть батальона.
* * *
Наш новый лагерь был предназначен для всего 1-го полка. Он располагался на склоне одного из небольших холмов, которые на этой небогатой возвышенностями земле назвали горами Юапг. Но это были всего лишь холмы — плавные, покатые склоны, но которым сбегали веселые ручьи. Бедная Австралия, природа оказалась к ней не слишком щедра. Здесь не было рек в нашем понимании этого слова, только ручьи, и один из них тек у подножия холма, на котором был устроен палаточный городок.
Конечно, шел дождь и было очень грязно. Пища представляла собой неаппетитные помои из баранины и недоваренных овощей. В качестве топлива был предусмотрен запас дров для печки, установленной в центре каждой палатки. Возможностей для отдыха почти не было, только периодические увольнительные в конце недели да маленькая забегаловка, расположенная в полутора километрах вниз по дороге, где подавали самое невыдержанное и отвратительное на вкус пиво, которое мне приходилось пробовать. К тому же его подавали в чашках, в комнате, рассчитанной человек на двадцать, в которую всякий раз набивалось не менее двух сотен человек.
Недели сменяли друг друга, похожие как две капли воды ночными маршами, дневными тренировками в поле — в общем, все как когда-то в Нью-Ривер, только еще более скучно, даже раздражающе, поскольку после Гуадалканала мы были способны на большее.
Иногда нам выдавали горсть риса, или другой эквивалент рациона японского солдата, и приказывали совершить пятидесятикилометровый ночной марш-бросок, после которого следовал дневной сон. Помню, как-то во время такого сна в поле меня разбудила огромная корова с грустными глазами, которые взирали на меня с немым упреком за то, что я расположился на самой сочной и сладкой траве. Ночные тренировки, преподали нам еще один урок: мы твердо усвоили, что, если карта и компас попадают в руки нашего младшего лейтенанта — следует ждать неприятностей.
Постепенно, не слишком заметно, ужесточалась дисциплина — так кучер медленно и плавно натягивает поводья. Но затем последовала резкая остановка, когда была произведена перегруппировка войск.
Сержант Мак-Вредный стал старшим сержантом в роте Н. Это был худощавый невысокий мужчина, едва достигший минимально необходимого для службы в морской пехоте роста, необыкновенный сквернослов и настоящий садист. Если он при таких качествах не стал чудовищем, то только благодаря великолепному чувству юмора и сообразительности.
В лице сержанта Мак-Вредного я нашел мою личную власяницу. Уже через день или два после его появления мы поняли, что вместе нам не ужиться. Как только подоспело очередное переформирование, он с радостью от меня избавился.
Именно этого я и ожидал, когда шел вместе с остальными по вызову в штаб роты. Шел дождь, но сержант Мак-Вредный игнорировал крупные капли, припечатывающие жидкие пряди волос к его узкому черепу. Стоя под дождем в окружении самодовольно ухмыляющихся взводных сержантов, он вещал с нескрываемой радостью:
— Значит, так, все решено. Эта рота достаточно натерпелась из-за нескольких тупиц и придурков. Сегодня мы наконец от них избавимся.
Некоторые сержанты прикрыли руками кривящиеся в усмешке рты. Они явно наслаждались происходящим. Не приходилось сомневаться, что список придурков» составлял только один человек — Мак-Вредный.
— Мне остается только выразить соболезнование тем ротам, куда они попадут, — заявил он. — Но не все же нам страдать. Итак, следующие лица должны быть переведены в роту Е. Как только я зачитаю список, перечисленные в нем лица должны вернуться в расположение отделений, собрать свои пожитки и построиться у штабной палатки.
Называя каждое имя, Мак-Вредный довольно ухмылялся. Один или два сержанта уже открыто смеялись. Их извращенная радость разливалась, ширилась, набирала обороты. Смех сержантов не был ни сердечным, ни искренним, он был злорадным. Ведь каждое имя означало позор для человека, разрыв дружеских уз, образованных еще на острове Пэрнс и в Нью-Ривер и проверенных на прочность на Гуадалканале. Любое имя означало потерю чего-то неизмеримо важного, это, вероятно, трудно почувствовать сразу, по, тем не менее, процесс происходит и является необратимым. Так река потихоньку, поначалу незаметно, вымывает горсть за горстью землю берега и уносит ее течением в море.
Он назвал мое имя. Последовал очередной взрыв смеха, а я, донельзя опечаленный, отправился собирать вещи.
До свидания, Хохотун, Здоровяк и Бегун. Прощай, рота Н. Я чувствовал себя одиноким и потерянным. Я шел и плакал навзрыд. Слава богу, шел милосердный дождь, поэтому я мог опустить голову пониже и надвинуть каску на глаза, как будто хотел защитить лицо от дождя. Я приплелся в палатку и упаковал вещи. Первый шок прошел, и теперь к горю примешивалось негодование и унижение, на мой взгляд, совершенно незаслуженное, и я начал ненавидеть сержанта Мак-Вредного острой, упорной, ничего не прощающей и никогда не забывающей ненавистью. Мои руки жаждали сомкнуться на его шее, я мечтал оказаться с ним наедине в его палатке. Ненависть сжигала и опустошала меня, и даже если бы сам Бог повелел бы мне любить этого человека, я не смог бы это сделать.
