— Хорошо, — сказала она, секунду подумав.
— Договорились. — Я отпустил девушку, и она немедленно встала на ноги.
Затем она познакомила нас с подругой, с которой вместе ехала, и мы отправились в Луна-парк вчетвером.
Потом мы все вместе ехали на поезде в один из отдаленных пригородов, где Хохотун и я остались ночевать в доме матери Шейлы. Хохотуну выделили комнату в доме, а мне — отдельно стоящий коттедж. Думаю, его могли использовать еще и как стойло — Шейла именовала это строение «выгон». От него до дома было метров пятнадцать. Матрас был мягкий, простыни прохладные и пахли чистотой. Я моментально уснул.
Проснулся я от странного шума. Подняв голову, я увидел Шейлу, закрывающую дверь. На ней была ночная рубашка, в руке она держала свечу.
— Привет, янки, — игриво сказала она. — Как тебе здесь нравится?
Я приподнялся на локте и кивнул — говорить не хотелось. Она опустилась на колени рядом с кроватью и заглянула мне в лицо — ее глаза смеялись.
— Ты мне нравишься, янки. Надеюсь, ты будешь часто приходить ко мне. — В ответ на мой вопросительный взгляд она придвинулась ближе и прошептала: — Что ты хочешь, чтобы я сделала?
Я протянул к ней руки, и она задула свечу.
* * *
Я старался встречаться с Шейлой всякий раз, когда появлялась такая возможность. Так продолжалось около месяца. Мы ужинали в нашем «штабе», ходили на танцы или на долгие прогулки по симпатичному городку, в котором она жила, где на склонах холмов буйно цветет австралийская мимоза. Иногда мы просто сидели в гостиной ее дома, выпивая бесконечное множество чашек чая, чтобы промочить горло, пересохшее от рассказов об Америке, которые так любила ее увечная и рано овдовевшая мать. И только в самом конце, когда Шейла сообщила, что возвращается на Тасманию, выяснилось, что моя возлюбленная замужем.
После Молли и Шейлы я старался ни к кому больше не привязываться.
Остались только случайные, ни к чему не обязывающие связи.
Как я должен был себя при этом вести? Откуда я знаю! Я не Казанова, а эта книга — не учебное пособие по амурным похождениям.
Больше не было тепла, оставался только холодный расчет, но вряд ли стоит рисковать нанести очередную рану своим чувствам, когда речь идет об удовлетворении физической потребности. Нельзя быть романтиком, ни к чему хорошему это не приведет. Пусть романтическая любовь останется поэтам, ее придумавшим.
Иногда флирт заканчивался весьма странно. Я вспоминаю одну официантку, имевшую чрезвычайно строгие понятия о морали.
— Вы, янки, — часто повторяла она, — «понятия не имеете о морали.
— Как так?
— Достаточно только посмотреть, — язвительно объясняла она, — на ваш Голливуд. Вы каждый день читаете о кинозвездах, которые живут с кем хотят: сегодня один, завтра другой. Женятся по пять, а то и больше раз. В Австралии таким пришлось бы несладко. У нас еще сохранилась мораль. — Она поджимала губы и проверяла, все ли пуговицы на груди застегнуты. — Не то что у вас, янки. Вы хотите от девушки только одного — переспать с ней.
Спорить с ней никто не стал.
В тот вечер по пути домой я встретил другого морского пехотинца, намного моложе меня. Он был занят тем, что старательно стирал следы губной помады с воротника своей рубашки.
— Беда с этими австралийками, — пожаловался он. — Иногда мне кажется, что они не думают о морали. Они слишком легко доступны. Попробуй найди американскую девушку, которая вела бы себя так же? Не получится! У наших еще сохранилась мораль.
Последователей Фарисея бесчисленное множество, имя им легион. «О, мой Бог, благодарю тебя за то, что я не такой, как остальные мужчины... прелюбодеи: будь то австралиец, будь то американец, будь то...»
* * *
Та официантка, подающая напитки, оставалась для меня загадкой. Всякий раз оказавшись в ее обществе, я не мог ее понять. Она презирала американцев явно напоказ, причем, если не видела меня, обрушивала свое негодование на другого морпеха. Она любила получать деньги, но если считала, что я ее оскорбил, доставала их из кармана и демонстративно возвращала мне. Темпераментная, она была холодна, как рыба. Официантка, подающая напитки, она никогда не пила сама. Насмехаясь над американской музыкой, она могла пройти километр, чтобы послушать джаз и потанцевать.
Когда мы отправились кататься на лодке по Ярре, она опустила руку в воду и стала внимательно следить, как вода омывает ее тонкие пальцы, при этом она так старалась показать, что ей отчаянно скучно, что я тайно возликовал. Дело в том, что мы, морские пехотинцы, успели избаловаться и изнежиться, и гребля вверх по течению стала настоящей проблемой. Поэтому, как только она начала зевать, я сразу повернул обратно и резво погреб к причалу.
Едва ступив на берег, она покраснела от злости и начала ругаться:
— Бывают же такие парни, как ты! Это просто уму непостижимо! Пригласить девушку на прогулку по реке и привезти обратно, ни разу не взглянув на нее с нежностью!
На следующий день у меня болела спина и руки, и я вовсе не рвался встретиться с нею вновь и тем более повезти кататься.
* * *
Шейла вернулась. В субботу вечером мне пришлось остаться на стадионе. Делать было нечего, и я лег спать очень рано. Но вскоре меня разбудили и сказали, что за воротами меня спрашивает девушка.
Она провела на Тасмании только несколько месяцев, но, казалось, стала намного старше. Мы отправились в парк и долго не могли наговориться. Шейла хотела пойти в город, но я объяснил, что не могу, и даже тот факт, что утром ей придется возвращаться на Тасманию, ничего не мог изменить.
— Ну, тогда мы можем просто посидеть в парке, — сказала она.
— Постой, — воскликнул я, — у меня идея. Все наши ушли на сорок восемь часов. Я сейчас принесу сюда их спальные мешки и одеяла, а ты сходи за пивом. — С этими словами я протянул ей деньги. — Устроим пикник.
— Янки, ты прелесть, — рассмеялась она. Койки были пусты и темпы. Я собрал одеяла с коек Хохотуна, Здоровяка и своей, свернул их в увесистую скатку и отправился в парк. Шейла пришла туда же с пивом. Я расстелил одеяла под развесистым деревом, мы уселись, и я потянулся к бутылке.
Затем последовал стон разочарования. Она забыла открывалку.
— Не волнуйся, янки, — снова засмеялась она, — мы найдем выход. — С этими словами она поднесла бутылку мельбурнского горького ко рту и зубами откусила пробку.
Ох уж эти австралийские девушки, подумал я, когда восхитительная янтарная жидкость выплеснулась на дерево.
— Знаешь, а ведь это серьезное нарушение, — сказала она, поудобнее устраиваясь рядом со мной. — Это оскорбление королевских владений.
