Между тем у меня впервые приняли текст. В журнале «Стрэнд» только что состоялось повторное появление Шерлока Холмса после его поединка с профессором Мориарти. Я написал по этому поводу пародию и отправил в «Панч». «Панч» пародию отклонил, и я послал ее в «Вэнити фейр». До сих пор помню финальные строчки диалога между Холмсом и Ватсоном.
«Я спросил:
— А как же Мориарти?
— Такого человека никогда не существовало, — ответил Холмс. — Это просто название супа».
К моему восторгу, отправленный вместе с текстом конверт с маркой не вернули немедленно, и я, как всегда, надеялся, что чуть позже он придет с первыми в моей жизни гранками. В то время Кен уже обосновался в Лондоне и нашел работу в юридической конторе. Как-то мы с ним обедали в малоизвестном клубе, куда он недавно вступил. Я взял со стола свежий номер «Вэнити фейр», гадая, на какой странице, может быть, когда-нибудь появится моя пародия, и вдруг с ужасным разочарованием увидел, что меня опередили: кто-то другой уже опубликовал пародию на Холмса. Ну как же… Наверное, только ленивый сейчас не пишет на него пародий. Я ревниво пробежал глазами первый абзац. Черт возьми, даже шуточка насчет персидской туфли в точности как у меня! Я стал читать дальше и вдруг с замиранием сердца заглянул в конец.
«Такого человека никогда не существовало, — ответил Холмс. — Это просто название супа.
А. А. М.»
Я побледнел от потрясения, затем покраснел и тревожно огляделся вокруг. Моя тайна вышла наружу. Неужели все смотрят на меня? До сих пор, видя свое имя в газете, я невольно чувствую, словно посторонние вторгаются в мое личное пространство. Лучше бы мне писать анонимно; лучше бы все писали анонимно. Даже в магазине, делая заказ, я с большой неохотой называю свою фамилию, а первое появление моих инициалов в лондонском журнале, который может прочесть любой, наполнило меня необъяснимым чувством стыда. Само собой, всего лишь на мгновение. Потом я стал перечитывать, медленно, строчку за строчкой, смакуя каждое слово.
До прихода Кена я прочел рассказ еще дважды: один раз вместе с пожилым джентльменом за соседним столиком, второй раз — вместе с его женой, для которой он, едва дочитав, сходил купить экземпляр. Кажется, им рассказ понравился не меньше, чем автору.
Кен, конечно, радовался так же, как я. Мы решили отпраздновать — ведь я теперь практически миллионер. Заказали роскошный (по меркам клуба) обед, запив его, как выражаются в книгах, бутылкой хорошего вина, и отправились в театр Сент-Джеймс. Давали «С субботы до понедельника», главную роль исполнял Джордж Александер, в королевской ложе сидели король Эдуард и королева Александра, а в соседней — Джордж и Мария, принц и принцесса Уэльские. Я воображал, что и они прочли сегодняшний номер «Вэнити фейр». Словом, вечер прошел чудесно. В конце месяца я получил первый в своей жизни гонорар, которым и оплатил все это великолепие: пятнадцать шиллингов.
4
То были времена великой Тарифной реформы[31]. Джозеф Чемберлен вовсю продвигал свою программу, а его главный подручный, Артур Пирсон, воодушевлял читателей «Дейли экспресс» и «Сент-Джеймс газетт» уверениями, что Тарифная реформа означает Работу для всех — или, если вам так больше нравится (а им, конечно, так больше нравилось), Игры для всех, Рояли для всех, Велосипеды для всех и Дешевую шерсть. В мюзик-холлах миссис Браун Поттер исполняла национальный гимн Тарифной реформы. Насколько я помню, там были примерно такие строки:
Империя нуждается в защите,
И ей защиту мы (тарам-пам-пам) дадим.
Так Чемберлен сказал — враги, дрожите!
Мы все проблемы мигом разрешим!
(Или: На выборах мы точно победим, —
или еще что-нибудь в том же духе.)
Если этим строкам чего-то и не хватало по части государственной прозорливости и экономической обоснованности, зрители забывали об этом, очарованные красотой исполнительницы, и в едином порыве вопили: «Молодчина, Джо!» Сомневаюсь, впрочем, что число сторонников реформы после таких спектаклей увеличивалось.
Прежде политика меня мало интересовала. До десяти лет я был либералом-гладстонианцем. Потом одним незабываемым вечером папа вошел в гостиную и объявил, что впервые в жизни голосовал против мистера Гладстона. Он сел, тяжело дыша, и мы с мамой и Кеном стали либерал-юнионистами. Ими и оставались, пока я не переехал в Лондон.
Однажды в вечернем выпуске «Сент-Джеймс газетт» появилась статья о «жалком существовании преподавателя в начальной школе». То был практически единственный предмет, в котором я разбирался. Я отправил в газету ответ, и его напечатали. Так я заработал свою первую гинею. Это решило вопрос о моих университетах. Я наберусь писательского опыта на письмах в «Сент-Джеймс», как Барри в «Пэлл-Мэлл», как «Саки»[32] сейчас набирается опыта в Вестминстере. Чуть ли не каждую неделю, а иногда и каждый день, я отправлял статью в «Сент-Джеймс». И гранок ждать не надо — наутро я выбегал из дома и покупал свежий номер: не появилось ли мое произведение? Искал я тщетно. Исходя из принципа «если делаешь что-нибудь, то уж делай как следует», я заодно прочитывал «Сент-Джеймс» от первой страницы до последней. Вследствие этого я с неизбежностью сделался либералом и поборником свободы торговли.
Отец сохранил дружеские отношения с Гербертом Уэллсом и регулярно с ним переписывался. Тем летом Уэллс пригласил меня погостить в Сэндгет. Он читал кое-что из моих заметок в «Гранте» и говорил весьма любезно, хотя и греша против истины, что сам начинал с чего-то в этом роде, только у меня более легкое перо. Я, конечно, доверчив, но не настолько. Зато невероятно интересно было увидеть рукопись книги, над которой он в то время работал — романа под названием «Киппс». И вот сейчас Уэллс приехал на несколько дней в Лондон и пригласил меня пообедать с ним в Национальном либеральном клубе. Я с радостью помчался.
Уэллс был, как всегда, доброжелателен. Он посоветовал мне оставаться вольным художником и не соглашаться на постоянную работу в газете. Поскольку не предвиделось ни малейшей возможности, что кто-нибудь пожелает меня закабалить, я с легким сердцем пообещал беречь свою свободу. Уэллс сказал, что мне нужно вступить в какой-нибудь клуб, чтобы читать все лондонские и провинциальные газеты и быть в курсе издательских требований.
— Кстати, а вступайте в этот клуб. Вы, я полагаю, либерал, как истинный сын своего отца?
Я заверил его, что либерал, хоть и по иным причинам — как бы намекая, что отец предал интересы нашего общего дела. Еще я сказал, что не знаю в Лондоне никого, кто мог бы меня порекомендовать для вступления в этот или любой другой клуб.
