— Ну, что скажешь, милый?
— Да, хорошо. Спасибо тебе, — ответил я через силу.
Самая хорошенькая из хорошеньких барышень живет в Лондоне, а я вдруг должен ехать в Германию. Какая несправедливость!
— Ты подумай как следует. Я тебя не тороплю.
Перед глазами у меня было длинное северное крыло дома. Отец пристроил большую классную комнату, как только школа наконец преодолела невероятно трудную ступеньку, набрав больше двадцати учеников. А потом их стало тридцать, сорок, пятьдесят… Сейчас наша школа ничем не уступала самым модным школам острова Танет. Исполнилась мечта скромного школьного учителя из Килбурна, бакалавра, с его старомодными костюмами и старомодной бородкой. Он откинулся на спинку скамьи с записной книжкой в руке, вместо мирных газонов видя перед собой длинный ряд унылых школ, сквозь который так долго пробивался к этой, горячо любимой, и мысленно вновь, как и каждый вечер, преклонял колени в благодарственной молитве.
— Отец?
— Да, милый?
— Я думаю… Я думаю… Я бы попробовал стать писателем.
— Это тебе решать.
— Да. Кажется, я решил.
Отец закрыл записную книжку и убрал ее в карман. Сколько сердечной боли он спрятал вместе с ней и никогда ни словом не обмолвился об этом?
— Как ты намерен взяться за дело?
— Ну, наверное, я поеду в Лондон и… буду писать.
— О чем?
— Да обо всем.
— Подумай, мой милый, сколько людей полагают, будто они могут стать писателями, и как мало тех, кто в самом деле…
— Ну конечно, я знаю, что мало.
— Не всем же быть Диккенсами.
— Не только Диккенс зарабатывал литературным трудом.
— Даже мистеру Уэллсу долгое время не хватало на жизнь литературных заработков и приходилось заниматься другой работой.
Когда мне было восемь, отец представил его мне как «мистера Уэллса» и с тех пор не называл иначе.
— Когда Уэллс начинал, у него совсем не было денег. А у меня около трехсот фунтов. Они же у меня есть, правда? Ты говорил… То есть это, конечно, твои деньги, и ты очень щедро… Но ты ведь говорил… Барри и Кену ты дал по тысяче.
— Думаю, от твоей доли еще осталось триста двадцать фунтов. Конечно, это большое подспорье.
— Только подумай, отец, на триста двадцать фунтов можно прожить года три! Неужели я за года три не добьюсь… У меня целую серию взяли в «Панч», когда я еще учился в Кембридже… То есть собирались взять, и если бы не… Я ведь редактировал «Гранту», а ее читают даже в Лондоне. И потом…
Тут я запнулся.
— Что, мой милый?
— Ничего. Словом, я просто знаю, что смогу. Да за три года я могу стать редактором «Панча», или «Таймс», или… Вот, ради Кена — редактором «Корнхилла», да кем угодно могу стать! Посмотри на меня, отец, я все могу!
— Значит, ты хочешь поселиться в Лондоне. Может, тебе жить вместе с Барри?
— Господи, нет! Прости. Кен в этом году тоже переезжает в Лондон, но я даже с ним не хотел бы жить. Я должен быть один.
— Ты понимаешь, что кроме этих трех сотен денег больше не будет? А учителем тогда уже не стать, поздно. Тебе придется идти банковским клерком.
Почему-то нас всегда этим пугали. Другим детям говорят: не будешь стараться в избранной профессии, придется пойти в армию, или эмигрировать, или даже подметать улицы, а нам с детства внушали, что именно в банках оседают отбросы человечества. Какие качества требуются банковскому клерку, кроме того, чтобы жестоко разочаровать своих отца с матушкой, мы так и не выяснили.
— Конечно, — согласился я. — Но я смогу, я знаю!
Отец пошел в дом, чтобы рассказать о моем решении матушке, а я пошел писать письмо. Слова, которые я в последний миг удержал, были: «Кроме того, есть еще Хармсворт», — но я решил, что лучше сперва напишу ему. Так, для верности.
2
Альфред Хармсворт в детстве учился в Хенли-Хаус. Он был из тех мальчиков, что кажутся невероятно умными вне школы и чудовищно тупыми на уроках. Учитель, естественно, приходит к выводу, что мальчик попросту лентяй, и пишет в отчете: «Мог бы учиться лучше». Отец не стал винить Хармсворта в лености, он винил себя за то, что не нашел подход к этому явно одаренному мальчику. Однажды Хармсворт спросил его: нельзя ли создать школьную газету? В других школах, говорят, такое бывает, а у него есть знакомый владелец маленькой типографии, буквально за углом, он согласен печатать газету совсем задешево. Отец сказал, что школьная газета — это прекрасно, только отнимает у директора слишком много времени. Может быть, позднее, когда дела позволят несколько освободиться …
— Не волнуйтесь, сэр, я сам все буду делать! — с жаром воскликнул Хармсворт. — Вам совсем не придется этим заниматься, честное слово!
Полагаю, девять школьных директоров из десяти указали бы мальчику на то, что он и так постоянно проваливает экзамены и лучше учиться, чем тратить время на ерунду. Отец оказался тем самым десятым. Наконец-то ребенок хоть чем-то заинтересовался! Так пусть занимается сколько душе угодно. И вот вышел в свет первый номер «Школьной газеты Хенли-Хаус» под редакцией Альфреда Ч. Хармсворта. В этот день, можно сказать, родилось издательство «Нортклифф пресс».
Как всем известно, Хармсворт был широкой души человек. Большое место в его жизни занимала братская любовь. Едва начав зарабатывать на жизнь, он принялся подкармливать великое множество братьев. Примерно в то время, когда он раздавал нам мелкие монетки в Пензхерст-Плейс, на его плечи среди прочего легла задача дать образование младшему брату Альберту. Пока мы покупали себе сласти, Хармсворт рассказывал отцу, как трудно поднимать семью. Каждый пенни дохода от «Ответов» приходилось снова вкладывать в дело, — и ведь в то время еще невозможно было предсказать, выживет ли газета. А тут еще маленький Альберт…
— Я приму его в школу, — сказал отец. — Когда «Ответы» достигнут успеха, вы сможете возместить плату за все время учебы, а пока не будем об этом говорить.
— А если я не добьюсь успеха? — спросил Хармсворт, ни на минуту не допуская подобной мысли.
— Тогда мы и дальше не будем об этом говорить.
Так Альберт поступил в Хенли-Хаус. Он был очаровательный мальчик и к тому же неплохой боулер: мастер крученых подач. Прошло несколько месяцев, «Ответы» после всех треволнений прочно встали на ноги, и Хармсворт, рассыпаясь в благодарностях, выплатил долг.
Когда состояние Харсмворта приближалось к миллиону, он купил себе поместье на острове Танет, в деревушке Сент-Питер. Всего в нескольких милях оттуда отец бился над тем, чтобы удержать школу Стрит-Корт на плаву. Отец и в дни благоденствия, и в дни невзгод был неизменно благодарен Творцу, но от ближних по смирению своему не ожидал многого. И все-таки даже ему было чуточку обидно (в тех редких случаях, когда он об этом задумывался), что великий человек ни разу не зашел проведать старого учителя. Мог хотя бы выделить своей бывшей школе приз за лучшее сочинение. Впрочем, так уж устроен свет.
