– Что произошло, Никифор? Отчего так плохо живешь?
– На все воля божья, Денис Васильевич, – покорно отозвался Никифор.
– Однако должны быть и другие причины… Покойный Савелий, помнится, находился на оброке, работал кузнецом, хозяйство у вас содержалось исправно… А теперь, я заметил, и кузницы нет… Сгорела, что ли?
– Продали…
– Зачем же? Разве ты не мог продолжать отцовского дела?
Никифор несколько секунд стоял молча, переминаясь с ноги на ногу, затем взглянул на Дениса и сказал:
– Оброк не под силу, Денис Васильевич… Бывало, из года в год по тридцать рублей оброчные платили, а Липат Иваныч вдвое положил… Где столько денег заработать! Ну и пришлось, стало быть, скотину сначала продать, а потом кузницу…
– Вот оно что! – удивился Денис, знавший, что об увеличении оброка дома и речи никогда не было. – А ведь я другое думал… Липат говорил, будто последние годы неурожайные были, поэтому и мужики обеднели…
– Нет, бога гневить нечего, земля-то по-старому родит, – сказал Никифор.
– Значит, только оброчным труднее жить стало?
– Всем несладко, – внезапно вмешалась в разговор Агафья. – Теперича и на барщину шесть ден в неделю гоняют… Не отдышишься!
– Почему же… шесть? – спросил Денис. – У нас, кажется, на барщину три дня назначают…
Агафью разговор, видимо, сильно взволновал. Она неровно, тяжело дышала. Русые волосы выбились из-под косынки. Миловидное утомленное лицо покрылось красными пятнами.
– Три дня на барщину да три на бурмистра, – сердито сказала она. – Вчера пошла свое просо жать, оно уже осыпаться стало, а бурмистр окорачивает: иди к нему хлеб молотить! И управы на него нет, творит, что захочет! Сам ровно барин живет, третью избу себе из господского леса ставит… Всех работой да поборами замучил!
Агафья сделала короткую паузу, облизнула тонкие обветренные губы, и вдруг из глаз ее брызнули слезы.
– Жить тяжко, барин! – воскликнула она. – День и ночь, словно овцы круговые, крутимся, а дитю малому чашки молока нет… И как нищету избыть – ума не дашь!
Драматизм этой сцены произвел на Дениса удручающее впечатление. Пообещав Никифору свою помощь, он пошел в усадьбу по сельской улице, провожаемый почтительными и настороженными взглядами бородинцев. Покрытые тесом и соломой избушки, казавшиеся прежде живописными, теперь наталкивали на грустные мысли. Наверное, в этих избушках немногим лучше, чем у Никифора… Но, привыкнув с детства считать незыблемым крепостной уклад жизни, Денис и не подумал о том, что именно этот уклад порождает ужасную нищету и бесправие крестьянства. Вся беда, по его мнению, заключалась лишь в том, что бурмистр злоупотреблял предоставленными ему правами, обременял мужиков работой на себя, допустил самовольное увеличение оброка, сделав это для того, чтобы присвоить установленную им надбавку. «Экий прохвост! – негодовал Денис. – Ну подожди, будет тебе расправа!..»
И когда Липат, низко кланяясь, сияя лысиной и всем своим видом выражая радость от свидания с молодым барином, предстал перед ним, Денис, без дальних слов, схватил бурмистра за бороду:
– Ты что же, мошенник, делаешь? Мужиков по миру пускаешь и своих господ обираешь? Всякие небылицы о засухе плетешь, чтоб господские деньги прикарманить, да еще и оброки для себя увеличиваешь… Я тебе покажу, как воровать! Душу вытрясу, каналья!
Липат с всклокоченной бородой выскользнул из рук разгневанного барина, повалился в ноги.
– Смилуйся, батюшка Денис Васильевич! Обнесли меня напраслиной злые люди… Я ли своих благодетелей обманывать буду?
– Что? Ты еще оправдываться вздумал? – прикрикнул Денис. – А третью избу из барского леса кто строит?
Липат, хорошо понимавший, что молодой барин явился за деньгами, полагал вначале отделаться от него пустяковой суммой. Теперь же, сообразив, что плутни его открыты и дело может кончиться отрешением от выгодной должности, вынужден был первоначальный свой план изменить.
– Верно, кормилец, взял я для своих построек дубочки из барского леса, – признался он, – да не тайно, а с дозволения маменьки вашей… А уж кто сказывал, будто засухи не было, того пусть господь накажет! – продолжал он медоточивым голоском. – Потому и оброк увеличил, милостивец мой, что два года сряду озимых недобираю… Легко ли, думаю, благодетелям моим убытки терпеть? Две тысячи рубликов, родимый, для вас же с оброчных собраны…
– Где же деньги? Я ничего про них не слышал, – недоумевая, сказал Денис, никак не ожидавший такого оборота.
– Недавно собрал-то их, кормилец… Все до копеечки целы, изволь хоть сейчас получить…
– Гм… А за нынешний год когда деньги будут?
– Да вот как с молотьбой управимся… Нынешний год, слава богу, озимые и яровые уродились и цены на хлеб держатся… Расчет имею не менее четырех тысяч вам представить…
– Ну, хорошо… Смотри же, чтоб впредь никаких недоимок и затяжек с деньгами не было… А то бородой в другой раз не отделаешься! Понял? – пригрозил Денис.
– Ох, да не гневи ты понапрасну свою душеньку… Я ли не пекусь о вас, я ли не стараюсь? – снова запел бурмистр. – Мужичишки иные, касатик, может, и недовольны, что в строгости их держу, да сам поразмысли, какова господам польза будет, ежели мужикам потакать?
Старый плут своего добился. Поразмыслив, Денис решил не смещать бурмистра. «Бесспорно, он мужик корыстный и вороватый, оброчные деньги явно хотел присвоить, – думал он, – зато хозяйство все-таки в порядке, и острастка, надо надеяться, впрок ему пойдет… Да и кем его заменить! Каждый на этой должности воровать станет… Липат третью избу ставит, так, пожалуй, ему больше и не нужно, а нового бурмистра назначишь – тот снова строиться начнет… Нет, пусть уж лучше этот сидит!»
Вопрос же об отношении с крестьянами оказался неразрешенным. Денис приказал бурмистру не отягощать крестьян лишними работами, велел выдать Никифору корову и отпустить лесу для кузницы, однако понимал, что от этого, в сущности, ничего не изменится. Картины крестьянской нищеты продолжали тягостно беспокоить воображение. Образ золотушного ребенка, ползавшего по грязному полу, не выходил из головы. И вырвавшийся из самой глубины души крик Агафьи долго звенел в ушах: «Жить тяжко, барин!»
Возвращаясь из Бородина, Денис не чувствовал себя спокойным и довольным… Но что же он мог еще сделать? Что?..
* * *
В Москве Денис возобновил свои литературные знакомства. Кружка Тургеневых уже не существовало. Андрей умер четыре года назад. Александр путешествовал за границей. Но Жуковский находился в Москве. Его благозвучные, немного меланхолические стихи давно чаровали читателей. Жуковский был признанным поэтом, стоял в центре московской литературной жизни, собирался редактировать «Вестник Европы».
