дни Ростокскую улицу, где жила Герда, и не мог найти ее среди развалин. Как прожила она эти страшные годы и в каких боях принимала участие? Я верю, глубоко верю, что, если пришлось ей погибнуть, до последней минуты жизни сохранила она тот огонь, который горел в ее глазах в дни нашей харьковской встречи, мужество и веру в победу.
…«Мы надеемся, — сказала Герда с трибуны конференции, — что вы поможете нам в нашей борьбе против фашизма. Рот фронт!»
Юные антифашисты запели «Красный Вединг». И вся конференция подхватила эту боевую песню, слова которой были написаны Эрихом Вайнертом.
И я слышал, как громко пел Арагон, как басил Александр Серафимович, как самозабвенно произносил трудные немецкие слова Панферов:
Линкс, линкс, линкс, линкс,
Дер Роте Вединг марширт…
…Много теоретических докладов и выступлений было на этом форуме. И много песен.
Вечерами после заседаний конференции мы бродили по улицам Харькова и распевали русские, украинские песни, марш «Красный Вединг», знаменитую антифашистскую «Аванти Пополо».
Впереди всех шагал маленький плотный Матэ Залка, рядом с ним высоченный Людвиг Ренн, похожий на Дон-Кихота. Они не знали еще тогда, что судьба соединит их через несколько лет на испанских полях, что Матэ Залка будет командиром Интернациональной бригады, а Людвиг Ренн — начальником штаба.
У Феди Панферова был глубокий грудной голос. Иноземные слова он произносил как-то особенно мягко и задушевно… Вот и сейчас слышится мне, как он выводит:
Аванти Пополо
Алля рискосса…
Бандиера росса…
Бандиера росса.
— Компано Панферов, — говорит ему, улыбаясь, старый «цирюльник» Джиованни Джерманетто, — вы уже можете составить большую конкуренцию Карузо…
Между большими и серьезными делами находилось время и для шуток и для «розыгрышей».
Харьковский Совет выдал всем делегатам конференции специальные ордера (со снабжением в те годы было еще туговато) на обувь. В магазин пошли мы втроем с Панферовым и Матэ Залкой.
— Давайте устроим розыгрыш, — предложил я, — будто я француз, не понимаю по-русски, а вы меня сопровождаете.
— Лады́, — сказал, усмехаясь, Панферов.
— Хорошо, Сашенька, — согласился Матэ.
В магазине они легко выбрали себе обувь по вкусу, а я, изъясняясь по-французски, никак не мог объяснить, что предложенные мне ботинки жмут в подъеме. Переходить на русский язык было уже поздно…
— А, — сказал, хитро улыбаясь, Панферов-переводчик (по-французски он не понимал ни полслова), — наш французский товарищ сердечно благодарит. Заверните ему эту пару.
— Он может говорить на русском только одно слово: мерси, — подтвердил Матэ, еле удерживаясь от смеха.
Ботинки были завернуты и долго хранились без употребления в моем гардеробе как сувенир о харьковской конференции.
В более поздние годы и Панферов и Залка любили рассказывать, как я был французом, и воспоминание об этом всегда вызывало у них безудержный хохот.
…На заключительном заседании, по поручению нескольких делегаций, я предложил кандидатов в президиум Международной организации революционных писателей. Вслед за Барбюсом, Серафимовичем, Бехером, Бела Иллешем я с гордостью назвал Федора Панферова. Он был избран единогласно…
После окончания конференции мы поехали на Днепрострой.
Это была изумительная поездка. Мы опускались в котлованы, поднимались на леса стройки. Величественная панорама раскрывалась перед нами. И высоко на лесах, рядом с Александром Серафимовичем, рядом с французским поэтом Луи Арагоном и немецкой писательницей Анной Зегерс, стоял Федя Панферов.
Он неотрывно глядел в заднепровские дали, и глаза его были одновременно жесткими и мечтательными.
— Я вспомнил Широкий Буерак, — сказал он мне вечером. — И как покалечили Огнева… Я увидел сотни людей, которые собрались здесь в котловане у берегов Днепра, как на огромном ратном поле. И я подумал, что все это будет и на моей родной Волге. Знаешь, как я назвал бы это поле? Котлован Победы…
В середине двадцатых годов первые пролетарские писательские кружки («Октябрь», «Молодая гвардия», «Рабочая весна» и другие) объединились в Московскую ассоциацию пролетарских писателей, которую возглавил Серафимович.
После Всероссийского съезда была создана Всероссийская ассоциация пролетарских писателей (ВАПП, потом РАПП).
И РАПП и МАПП вели в те годы ожесточенную борьбу со всякими враждебными идеологическими влияниями. РАПП была основной творческой организацией, проводившей линию партии в вопросах литературы.
Однако в самом руководстве ВАПП уже в 1925—1926 годах возникли серьезные разногласия. Руководители ассоциации вели неправильную, сектантскую политику. Напостовцы (редакция творческого журнала «На посту» — Родов, Лелевич, Вардин) травили всех инакомыслящих писателей, «попутчиков», тормозили развитие растущей советской литературы.
Центральный Комитет партии в своей резолюции 1925 года указал на ошибки напостовцев, осудил политические и сектантские методы руководства, коммунистическое чванство, свившее себе гнездо в руководстве ВАПП.
Однако вапповские «вожди» — Родов, Лелевич, а потом сменившие их Авербах, Киршон — не сумели, а по существу и не захотели принять резолюцию ЦК как руководство к действию.
Из небольшой группы Ассоциация пролетарских писателей превратилась в массовую организацию. Появилось много новых прекрасных произведений пролетарских писателей — «Разгром» Фадеева, «Тихий Дон» Шолохова, «Бруски» Панферова. Все более стирались грани между пролетарскими писателями и так называемыми «попутчиками», такими, как Леонов, Федин, Всеволод Иванов, Катаев, Шагинян и многие другие.
РАПП правильно продолжал теоретическую борьбу с враждебными идеологическими теориями группы «Перевал», со школой Переверзева, с левацкими тенденциями литфронтовцев. Однако в руководстве самой ассоциации все больше расцветало политиканство, администрирование в области литературы вместо творческой работы, групповые сектантские тенденции, которые были осуждены резолюцией ЦК от 1925 года, против которых так решительно и гневно боролся Фурманов.
Тон административного командования стал ведущим в авербаховском руководстве РАПП.
Всякая самокритика глушилась. Осуждались малейшие попытки создания истинно творческой обстановки, развитие творческих течений и групп.
Против этой политики резко выступил старейший пролетарский писатель Серафимович. О вредности подобных тенденций писала «Правда». Однако всякие указания на недопустимость сектантских методов руководства встречались руководителями РАПП в штыки.
Порочность подобной политики, тормозящей развитие советской литературы, особенно бросалась в глаза молодым писателям, привлеченным к руководству ассоциацией, — Шолохову, Панферову, Ильенкову.
В первый «медовый» месяц после выхода «Брусков» авербаховцы, учитывая огромный резонанс романа, старались всячески обласкать Панферова. О нем писали во всех рапповских журналах, его ввели во все руководящие органы. Его даже чрезмерно захваливали.
В 1930 году в статье «Генеральная задача пролетарской литературы» («На литературном посту» № 2) Юрий Либединский, один из основных рапповских теоретиков, писал:
«Произведение «Бруски» Панферова способствует большевизации нашей партии».
Ф. И. Панферов вместе с другими руководителями ассоциации принимал активное участие во всей борьбе с рецидивами враждебных классовых влияний. Но очень скоро он ощутил ту затхлую, сектантскую атмосферу внутри РАПП, которая глушила истинно творческие начинания, которая отгораживала
