пролетарских писателей от всей растущей и крепнущей советской литературы.
Близкий по духу Фурманову и Серафимовичу, Панферов ненавидел всякое политиканство и комчванские замашки.
И не раз, собираясь у него на квартире, после читки новой главы или рассказа мы сетовали на отсутствие в РАПП истинно творческой обстановки.
Эту нарастающую оппозицию не мог не почувствовать Авербах. Он решил действовать испытанными приемами: «Разделяй и властвуй». Он пытался рассорить Фадеева с Панферовым и сыграть роль примирителя.
Между тем события развивались. Росли и методологические и творческие разногласия. Автор «Недели» Юрий Либединский, хороший и честный писатель-коммунист, к сожалению слепо веривший в ту пору Авербаху, написал роман «Рождение героя».
Читка романа впервые состоялась на квартире Авербаха. Ни Панферову, ни Ильенкову, ни мне роман не понравился. Он был оторван от всей созидательной, творческой жизни страны. Действие в нем развивалось вне времени и пространства… Сказывалось и влияние перевальских теорий о «вечных, стихийных формах жизни», о значении «подсознательного» в формировании человеческих чувств, переживаний, поступков.
А роман появился в дни ожесточенных классовых сражений, в дни боев за коллективизацию.
Между тем Авербах и его ближайшие друзья объявили роман знаменем пролетарской литературы.
Ермилов говорил о «Рождении героя» как о примере овладения методом диалектического материализма.
Панферов сдержанно (это было только начало нашей грядущей внутрирапповской борьбы) выступил с критикой «Рождения героя».
В. П. Ильенков и я поддержали его.
Надо было видеть, какая буря поднялась в кругу напостовцев. Нас объявили чуть ли не изменниками, ненастоящими напостовцами (что могло быть разительнее подобного обвинения!). Нас едва ли не предали анафеме.
Я-то уже привык к подобным методам полемики. Я еще помнил фурмановскую борьбу 1925—1926 годов. Но Панферов был совершенно подавлен.
Борьба развивалась. Тот же Юрий Либединский, который пел хвалу «Брускам», в том же журнале «На литературном посту» написал:
«Панферов, нагромождая богатый эмпирический материал, не понимает задачи его осмысливания… В «Брусках»… он не диалектически осмысливает, а механически сцепляет различные стороны действительности… В литературе предстоит вести серьезнейший спор с эмпириками…»
Итак, слово было найдено. Мы были названы эмпириками. Едва ли не «ползучими»… «Рождение героя» — классика пролетарской литературы. А «Бруски» — эмпиризм.
И пошло-поехало… С каждым днем у нас, «строптивых», находили все более серьезные отступления от напостовства.
Мы были слабыми теоретиками. Но мы ясно ощущали, что авербаховское руководство уже явно вредит развитию литературы. И мы начали бой.
Мы создали свою творческую группу, получившую название «панферовской».
Основным лозунгом творческой группы, боровшейся против Авербаха, был лозунг более глубокого изучения жизни, большей близости к нашей современности. «Прощупать жизнь своими руками».
Все чаще собирались мы на квартире Панферова. Много читали, спорили. Это был для нас творческий оазис в рапповском «департаменте», приобретавшем все более казенные, чиновные формы.
Секретарем творческой группы был Борис Горбатов. Он вел протоколы заседаний группы, вел их весело, пересыпая записи о тех или иных принципиальных творческих решениях юмористическими интермедиями, каламбурами, сатирическими зарисовками.
Нашу творческую группу сначала никак не хотели утверждать. В секретариате РАПП (мы находились там в абсолютном меньшинстве) нас «допрашивали», упрекали в заговорах, в нарушении «напостовского единства», мешали нашей творческой работе, осуждали наши новые произведения.
Ошибки рапповского руководства становились все более явственными и опасными.
РАПП объявила «призыв ударников в ряды литературы». Благая мысль о пополнении советской литературы новыми кадрами из рядов рабочего класса была на практике извращена верхушкой РАПП. В литературу «выдвигались» целыми списками. Было много шуму, криков, а истинной работы с молодыми писателями не велось. Царили излюбленные Авербахом помпезность, показуха, очковтирательство.
…Летом 1931 года мы жили с Панферовым и Галиным в Абхазии, в Новом Афоне. Писали, отдыхали от зимних «боев», купались, много ходили по горам. Были мы тогда совсем молодыми и легкими.
Изредка выезжали в окрестные абхазские селения. Побывали в Гудаутах, на родине Серго Орджоникидзе. В одном горном селении нас пригласил к себе в гости старый абхазец Бассет Барцидз.
В кругу, на поляне, абхазские певцы пели песни. Стреляли из старинных ружей и пистолетов. Потом произносились длинные цветистые тосты. За столом было человек двадцать. По обычаю надо было выпить за здоровье каждого. Вино было домашнее, очень кислое. После одиннадцатого тоста Федор Иванович признался мне, что больше не выдержит.
Между тем двенадцатый тост был произнесен молодым учителем и посвящен именно ему, Федору Панферову, автору «Брусков». Учитель был племянник Бассета Барцидза, оказывается, прочел «Бруски» на грузинском языке и очень хорошо и задушевно говорил о Кирилле Ждаркине.
— Я бы хотел, чтобы у вас поучились многие наши критики, — сказал Федор Иванович. — Я счастлив, что здесь, в маленьком горном селенье, знают мою книгу. Для этого стоит жить и писать.
Прощаясь, Федор Иванович пригласил в гости в Москву весь род Бассета Барцидза. В ту зиму я часто напоминал ему об этом смелом приглашении и, ссылаясь на будто бы полученную в редакции «Октября» телеграмму, предлагал выслать на вокзал для встречи гостей четыре автобуса и начинать резать баранов…
Впрочем, если бы многочисленная родня Бассета Барцидза действительно собралась в Москву, знаменитых панферовских пельменей хватило бы на всех, тем более что в тот год он увлекался разведением кроликов и создал на даче целую ферму.
Но Барцидзы так и не приехали.
…Как-то рано утром Панферов зашел в мою келью.
— Ну, Саша… Если говорить по-честному, по-партийному, надо нам прекратить играть в молчанку.
— ??
— Давно пора написать в Центральный Комитет партии о том, что делается в РАПП.
Мы бродили по берегу неспокойного моря. Штормило. Волны с шумом разбивались о прибрежные скалы и обдавали нас солеными брызгами.
Мы, мучительно перебирая в памяти все события и споры последних недель, нанизывали на стержень будущего письма звено за звеном наши разногласия с авербаховцами.
Мы писали этот документ три дня. Хотели отсеять все личное, наносное, все мелкие обиды. Сказать о главном, основном, о том, что мешало жизни и творчеству.
Принципиальные разногласия. Ошибочный лозунг «одемьянивания» пролетарской поэзии. Вредная теория «догнать и перегнать классиков буржуазной литературы». Утверждение «Рождения героя», с его «глубинным» психологизмом, как ведущего произведения пролетарской литературы. Сектантский девиз: «Или союзник, или враг».
Политиканство. Администрирование. Показуха. Комчванство. Подавление всякой самокритики. Отсутствие обстановки для работы творческих групп и течений. «Напостовская дубинка», гуляющая по спинам молодых писателей, входящих в нашу группу.
У меня сохранилась последняя страничка этого письма, написанная рукой Панферова:
«…Все это свидетельствует о наличии элементов зажима самокритики в РАПП. Практика последнего времени показывает, что творческое соревнование не развернуто, что творческие группы не растут. Наоборот, проявляется явно нетерпимое отношение (требование представления
