Вообще вся пресса тех лет, все выступления на митингах, собраниях, съездах были насыщены основной идеей: "Мировая революция неизбежна и близка, не жалеть крови капиталистов".
Искусство. Рассказывая о музах в Богородицке, я отмечал, что в первые годы революции власти почти не вмешивались в дело искусства. Обсуждения, диспуты, споры об искусстве велись совершенно открыто, афиши звали всех желающих присутствовать на этих диспутах. И сама обстановка вдохновляла спорщиков продолжать держаться своей линии, своих сердцем выстраданных убеждений. И что весьма знаменательно: носители различных взглядов на искусство могли в жизни оставаться между собой друзьями.
Назону имена отдельных талантливых писателей.
Пантелеймон Романов своими комическими рассказами пользовался большим успехом, но его незаконченный роман «Русь» был тяжеловат. Автор мечтал создать нечто вроде "Войны и мира", но замысел его оказался ему явно не по плечу. Он отошел от общественной жизни и умер своей смертью в бедности. Столетие со дня его рождения не отмечалось.
Сергей Сергеевич Заяицкий был автором великолепной и очень злой сатиры — романа "Красавица с острова Лю-лю", в котором досталось на орехи и капиталистическому и советскому строю. Может быть, эти строки когда-нибудь помогут переиздать это произведение талантливого, рано умершего, незаслуженно забытого автора.
Молодой Леонид Леонов. Я его видел раза три. Несколько пухлое лицо с живыми глазами, очень подвижный — он в жизни был обаятелен. Самое свое лучшее — «Туатамур», "Петушихинский пролом" — он написал в молодости.
Борис Пильняк для меня, мальчишки, был труден своей манерностью, но я видел, как им восхищались другие.
Когда выходили на скверной бумаге тоненькие книжки Михаила Булгакова, их затрепывали до невозможности, хохотали над их содержанием, угадывая в них весьма язвительную сатиру на нашу жизнь. "Роковые яйца", «Дьяволиаду» и "Похождение Чичикова" я прочел в свои юные годы и запомнил их на всю жизнь. В журнале была напечатана лишь первая часть булгаковской "Белой гвардии". И вот тут правительство всполошилось, и журнал был закрыт, а его последний номер передавали из рук в руки и зачитывали до дыр.
Одним из самых популярных писателей был тогда Михаил Зощенко. Его маленькие юмористические рассказы декламировали на каждой вечеринке, они издавались и переиздавались много раз. Зощенко смешил всю страну. Но его сатира в сравнении с булгаковской была мелкой и беззубой, и теперь он явно устарел.
Назову еще пользовавшихся большим успехом писателей — Илью Эренбурга и Мариэтту Шагинян, но их полудетективные произведения мне были чужды.
В поэзии царствовали Маяковский и Есенин. Одни ходили слушать первого, другие второго, но пусть об их выступлениях, об их роли в русской литературе расскажут другие.
Об Анне Ахматовой ничего не скажу. А еще был поэт и одновременно художник, о ком создавались легенды, — Максимилиан Волошин. Он жил в Крыму, в своем доме. Когда в Крыму были белые, он спасал и прятал красных, когда пришли красные, он спасал и прятал белых. И писал крымские пейзажи, которые дарил друзьям. И писал стихи, которые нигде не печатали. Над дверями его дома была прибита надпись: "Мой дом открыт для званых и незваных". В двадцатые годы друзья приезжали к нему гостить, слушали его исполненные мудрости речи и стихи. Но с каждым годом гостей к нему приезжало все меньше и меньше. И он жил одинокий и гордый, знающий, что пусть нескоро, а слава к нему придет, и творил пейзажи и стихи. И стихи его, проникнутые глубоким религиозным чувством о запертом Московском Кремле, о Суздале, об обновленной иконе Владимирской Богоматери, о России в образе крестьянской девушки переписывались от руки и на машинке. Это был первый после революции самиздат. Стихи читали и вслух, и втихомолку и плакали над ними. А потом наступила пора, когда за одно хранение этих стихов отправляли в концлагеря, но автора их никогда не трогали.
А вот кого тогда усиленно прославляли газеты и услужливые критики, так эту одну из гнуснейших в нашей литературе, ныне начисто забытых личностей Демьяна Бедного, напечатавшего двадцать томов басен и фельетонов в стихах и осмелившегося замахнуться на Евангелие. В 1925 году в «Правде» было напечатано "Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна". Потом долго ходила по рукам хлесткая отповедь в стихах, которую приписывали Есенину. Помню там такие стихи: "Ты только хрюкнул на Христа", "Ефим Лакеевич Придворов". И еще помню такой анекдот: некий пролетарский поэт встретил Михаила Кольцова и сказал ему:
— Я прочел в сегодняшней газете стихи Демьяна Бедного, они лучше предыдущих.
Тогда Кольцов показал ему на кучку говна на асфальте и спросил его:
— Что лучше — эта колбаска или этот завиток?..
В двадцатые годы в Москве было много поэтов, талантливых и не очень, которые писали стихи на самые отвлеченные или религиозные темы, порой с футуристическими вывертами. Они декламировали их в узком кругу друзей и никогда не печатали. Я с упоением слушал таких поэтов, восхищался ими, а порой комок подступал к моему горлу и хотелось расплакаться. А настало время, и погибли сами поэты и их стихи…
Тогда же, в двадцатые годы, стало модным не просто отрицание, но и доходящее до садизма глумление над старым искусством. Крикуны даже Пушкина, и Толстого лягали. В первые ряды выскочили писатели и поэты "от сохи" и "от станка". Парни с двумя-тремя классами образования, возомнившие себя талантливыми поэтами, гордившиеся своим пролетарским происхождением, поддерживаемые статьями в "Рабочей газете" и в «Бедноте», выступали на заводах, уезжали выступать в деревню. Многие из них позднее поняли, что никакие они не поэты, и укрылись в комсомольских и партийных аппаратах. Самые видные из них — Жаров и Уткин — пошли учиться, продолжали сочинять стихи. Маяковский их третировал, называл жуткиными. Уткин погиб при авиакатастрофе, а Жаров, толстый, обрюзгший, много лет изредка усаживался в президиуме различных конференций, а стихи сочинять бросил.
Ну, довольно о литературе, о поэтах. О музыке, о живописи ничего не скажу, пусть правду расскажут другие. А вот о кино хочется вспомнить. Кинотеатры были государственные и частные, подороже и подешевле. На Арбатской стоял "Первый Совкино", на самом Арбате два кинотеатра «Карнавал» и арбатский «Арс»; последний был самый дешевый, билеты продавались там ненумерованные, когда открывались двери настежь, все перли вперед, стремясь занять лучшее место, как это красочно описывает Зощенко. На Страстной площади стоял кинотеатр «Ша-Нуар», на Триумфальной — «Аквариум», на Большой Никитской под кино приспособили Большой зал Консерватории, и назывался он «Колосс». Великие композиторы со своих портретов осуждающе взирали на кинозрителей. Музыканнты давали концерты лишь в Малом зале.
