стояли жена и двое детей. Успех отражался не в нарисованных деньгах – он был заметен по лицам, по цветам, которые художник мастерски нанёс на каждую деталь.
– Да, вы правы, – согласился мужчина, скромно разглядывая носы дорогих кожаных ботинок. – Вот только все мои знакомые уверены, что это ваша работа, а я тут совершенно ни при чём. Пытаюсь их убедить, что они могут так же, но никто не хочет брать в руки карандаши и краски.
– А вы что, решили оставить меня без работы? – по-доброму хихикнула она в ответ.
– Нет, я уже давно жду хороший затянувшийся отпуск. Надеюсь, что у вас всё получится. Удачи!
– Спасибо, ни к чему. Я как‑нибудь сам.
Иней
Гена ворошил кочергой уставшую золу, пытаясь найти в ней хотя бы один несгоревший кусочек фотографии. Три дня назад он кинул её в котёл, когда в дверь постучали.
Гена посмотрел на настенные часы – те показывали ровно двадцать один ноль-ноль. Сборщики налогов принесли топливо. Приёмщик закрыл остывшую дверцу «Эмоцинатора‑1000» и, нацепив шерстяные рукавицы, подошёл к входной двери. Мороз сегодня был таким суровым, что половина дверного полотна изнутри покрылась блестящим инеем. Гена не без труда оторвал прилипшую задвижку и, дёрнув посильнее, впустил внутрь ледяной ветер, который сразу плюнул в лицо колючими горошками снега.
Внутрь зашли два тулупа с автоматами за спиной и большими ящиками в руках. Лица их скрывались за несколькими слоями шарфов и широкими лыжными очками.
Гена захлопнул дверь, толкнув её плечом, и пригласил гостей к широкому столу, на котором стояли сенсорные весы и лежал раскрытым огромный журнал. Первый ящик тяжело опустился на весы, отчего те негромко брякнули.
– Осторожней с измерительной техникой, – сурово прохрипел приёмщик, но, взглянув на автомат и покрасневшие от мороза скулы пришельца, дружелюбно добавил: – Пожалуйста.
Вес определился. Под присмотром сборщика налогов Гена записал показатели в журнал. Ящик отправили на пол, и на весы шлёпнулся второй.
Когда все показатели были занесены в «Книгу приёма», сборщик переписал данные в блокнот и поставил подпись в журнале. Гена в свою очередь расписался в блокноте гостя, после чего «тулупы» покинули помещение, оставив после себя мерзкий холод.
Гена подтащил один из ящиков поближе к свету и, вооружившись ломом, вскрыл его. Взгляду открылись сокровища, способные поддерживать тепло в домах целого города на протяжении нескольких месяцев: фотоальбомы, открытки, грамоты, дипломы, благодарственные письма, конверты с личной перепиской и даже валентинки. Все эти вещи до недавнего времени хранились в личных тумбочках, висели на стенах, пылились в ячейках и ящиках почтовых отделений, прятались во внутренних карманах хозяев.
Гене предстояло рассортировать всё это до утра и передать дальше по служебной цепочке. Вещам суждено было сгореть в новых «эмоциональных котлах», которые были созданы десять лет назад, когда ресурсы Земли, способные вырабатывать энергию, полностью израсходовались. Какой‑то учёный из глубинки смог рассчитать формулу, лёгшую в основу новой системы теплоэнергетики. Он выяснил, что вещи способны хранить эмоциональный заряд, в тысячи раз превосходящий по своему КПД любые другие горючие вещества. Каждая фотография, открытка, стихотворение, грамота за первое место в соревнованиях были наполнены человеческими эмоциями, и эти эмоции горели. Старые тепловые комбинаты быстро перепрофилировали, а граждан принудили платить новый налог, который состоял из личных вещей.
Гена раскладывал топливо по коробкам, записывая в рабочую тетрадь вес и технические характеристики. В приёмный пункт не было проведено центральное отопление, и ему разрешалось взять из «прихода» не более пяти граммов для личного обогрева. Обычно он брал семейные фото или любовные письма – такие вещи горели хорошо и могли протапливать помещение до недели.
Для удобства Гена уселся в старое продавленное кресло из дерматина и, нацепив на нос очки, принялся изучать наиболее заинтересовавшие его экземпляры. Одному из них предстояла честь сгореть в его личном котле. Мужчина открывал старые фотоальбомы и внимательно разглядывал моменты чужой жизни и лица незнакомых ему людей.
– Может, вот эта? – спросил он у тишины, коснувшись кончиком пальца фотографии, на которой двое стариков сидели за праздничным столом. Кажется, это был юбилей их свадьбы – такие трогательные фото горят подолгу.
Он отложил цветную картонку в сторону и принялся смотреть дальше. Листы с рукописями Гена, не читая, убирал обратно. Как бы сильны те ни были, они никогда не горели в котлах.
С новогодних открыток на приёмщика глядели грустными глазами-бусинками снегири. На обороте обычно помещалось пару предложений с пожеланиями или стихи. Хорошие вещи, но не самые искренние – можно замёрзнуть до следующей приёмки.
За окном ветер пел свою смертельную песню, противно завывая в припевах. Пальцы на руках и ногах постепенно начинали болеть от остывающего воздуха, и Гена понял, что нужно поторопиться.
Наконец в руках у него задержалось что‑то стоящее. Красно-белый конверт – один из тех, что присылали с фронта. Потные пальцы оставили на нём неровные чёрные следы. Адреса отправителя не было, значился лишь получатель.
«Для дорогой и горячо любимой Марии», – прочёл про себя приёмщик и оторвал полоску бумаги сбоку. Затем он открыл дверцу котла и бросил полоску внутрь. Наружу тут же вырвался поток пламени, который опалил брови и щетину и заодно поджёг веник. Гена мгновенно захлопнул дверцу и бросился тушить пожар.
Стрелка температурного датчика поползла вверх, комната прогрелась минуты за три. Под оттаявшей дверью собралась немаленькая лужа, а сам Гена скинул с себя тулуп. Такого он явно не ожидал. Конверты обычно использовали для розжига и, как правило, целиком, но этим можно было топиться не одни сутки. Что же тогда в письме?
Он развернул смятый тетрадный лист и снова сел в кресло. На клетчатой бумаге плохо заточенным карандашом в спешке было нацарапано послание. Гена думал, что чтение займет несколько секунд, но затерялся среди леса букв на десять минут. Какой‑то мужчина написал это письмо дочери перед выходом в открытый бой за последнюю нефтяную вышку. Каждое слово пронизано болью и любовью – это было видно по тому, как сильно давили карандашом на бумагу и размашисто выводили буквы.
Мужчина писал от чистого сердца, и душа приёмщика разрывалась на части после каждой прочитанной точки. Он знал, чем закончилась та бойня: никто не выжил, а вышку сожгли.
Судя по тому, что конверт был запечатан, письмо так и не дошло до адресата, и, скорее всего, почта расплатилась им за обогрев. Гена аккуратно свернул листок и вложил обратно в конверт.
Нос противно щипало, а из глаз текло, словно иней в них растаял от поднявшейся в душе температуры. За столько лет работы в приёмном пункте Гена совсем очерствел и забыл, каково это – согреваться изнутри. Письмо растрогало его настолько, что сердце
