Что касается «монстров»… И на это у нее есть свой рецепт: «Я люблю смеси. Два профессионала легко находят общий язык, и все катится по накатанной дорожке. Это скучно. Мне же хочется чего-то талантливого, шероховатого. Если играть, так Гамлета… А мне вот хочется взять кошку, бросить этому Гамлету в руки и посмотреть, что он будет делать. Я люблю актеру подбросить неактера как кошку. Тогда в нем происходит что-то неожиданное и живое».
Кое-кто сказал о Кире Муратовой: «Она не мрачна – она ядовита». Вряд ли это справедливо…
Когда речь идет об искусстве, полагает Кира Георгиевна, наивно считать, что кто-то говорит правду, а кто-то неправду. Правды нет никакой, вообще нет! Есть мироздание и его хаос, понимаете? И человеческий мозг не может постичь всего. Сколько бы мы ни говорили, что малейшая молекула создана по образцу мироздания. Тем не менее «малейшая молекула» не может постичь мир, но хочет постичь.
И искусство так же, как религия, дает утехи, утешения. На разных уровнях. И то, что является правдой для одного уровня сознания, что называется, для «простого зрителя», будет лакировкой и неправдой для другого уровня сознания, настроенного на правду. Но носитель такого сознания тоже никакой правды не получает, потому что его мозг тоже ограничен. Нельзя назвать ни правдой, ни неправдой ту модель, которую ты накладываешь на мир. Она все равно его лакирует, пусть даже в очень грустном варианте. Модель организует мироздание, чтобы мозг его воспринял и утешился – утешился хотя бы, так сказать, игрой ума. Пусть это будет очень грустно, очень печально, но радость формы дает радость мозгу, и это утешает. Любое искусство не является правдой, любое искусство является тем или иным уровнем лакировки модели мироздания, которое мы не можем охватить разумом.
Искусство существует для того, чтобы все-таки правду скрыть… В основном, она смертельна. Она ужасна, она мучительна. Мы хотим увидеть ее или увериться, что мы ее увидели. Но видеть ее – это значит умереть… Но мы не хотим такое видеть до конца – для того и форма существует в искусстве.
– В раскрытии правды есть очищение, – исповедовалась перед своими зрителями Муратова. – Как нарыв, который болит, и когда он прорывается, течет отвратительный гной, но ты чувствуешь освобождение. Когда я первый раз сломала ногу, услышала такой хруст внутри себя, как будто орех давят дверью или шкафом. И я подумала: «Вот это да! Как интересно! Кости внутри, значит, действительно есть». Такое удовольствие почувствовала! Смешанное с ужасом, болью, отвращением. Удовольствие от того, что я узнала эту правду внутри себя. Это свойство любопытного мозга, который получает удовольствие от всего…
Искусство не может изменить мир. Так думать наивно. Искусство приносит радость. Даже самое мрачное. Главное, чтобы оно было хорошо сделано. Вот пистолет – орудие убийства, но какой красивый и изящный предмет!..
Может быть, эта ошарашивающая метафора и спровоцировала продюсера ее последних фильмов Олега Кохана на не менее яркое сравнение Муратовой с пулей или гранатой, «вырывающей тебя каждый раз из привычного равновесия своей взрывной волной. И эта пуля идет не навылет, она остается внутри тебя, ее не выковырять».
Муратова имеет полное, законное право утверждать: «Я прожила свою жизнь свойственно моему характеру и, следовательно, моей судьбе, потому что, как говорят, характер – это судьба…
Мне представляется, что мечтой Жанны д'Арк было то, чтобы ее сожгли. Конечно, когда она стояла на костре, она страдала физически, и заранее этого страдания не учла. И, тем не менее, таков ее выбор. У каждого свой выбор, своя услада, своя мука, свое упоение. Дальше можете говорить, что это мазохизм, а я не соглашусь…
Вот Высоцкий – это личность, которая полностью выразилась в песнях, то есть настолько полностью, что не только какие-то значительные события, но даже географические перемещения, черты его каждодневной биографии – на все есть песня у него. В песнях он рассказывал все о себе, о каждой стороне своего характера. Поэтому тот, кто хочет узнать Высоцкого, должен слушать его последовательно и хронологически. А все, что вам скажут очевидцы и очевидицы, друзья, подруги, – такая побочная шелуха, так мизерно по сравнению с песнями, что и не стоит того…
Он всегда хотел объять необъятное – быть и режиссером, и сценаристом, и актером, и поэтом. Он любил накрутить жизнь, как патефон, сделать ее интереснее. Хотя он рано умер, он успел очень сильно реализоваться, раскрыть свою личность, он осуществился всевозможно…
Каким бы он был сегодня? Наверное, таким бы и был. Что-то писал, создавал, был бы самим собой… Мне кажется, он менялся бы вместе со временем. Как все мы. Хотим мы того или не хотим – мы все каким-то образом взаимодействуем со временем. Мы можем быть в контрапункте с ним, ссориться с ним, быть против него. Но все равно мы с ним контактируем. Думаю, он был бы все так же талантлив. Но может быть, делал сейчас что-то совсем другое, повернулся какой-то совсем другой гранью… Он очень помог мне, но потом и я помогла, когда уста его уже сомкнулись…»
* * *
Обычно кинорежиссер Кира Муратова – самый активный участник написания сценария будущего фильма: «Чужой сценарий может быть даже совершенным, но когда начинаешь ближе к нему присматриваться, тебе хочется в нем что-то изменить, что-то переделать. Не потому, что сценарий плох, а просто ты его к себе приближаешь, приручаешь и видоизменяешь соответственно себе».
«…Камера с театральной сцены смотрит в глубину зрительного зала. Центральная дверь в партер отворяется. Входит монтировщик Витя Уткин. Читая монолог Гамлета, проходит по залу, склоняется в оркестровую яму; включает в ней свет.
Витя Уткин обращается к какому-то человеку, едва различимому в полумраке на сцене, ворчит по поводу отсутствия лесенки в оркестровую яму:
– Ты убрал? Зачем убирать лесенку?
Мы видим на сцене странно застывшее лицо человека. Оно перекрыто прозрачной тканью.
Витя спрыгивает в оркестровую яму. Начинает переодеваться. Мелькают отдельные части тела, перегороженные пюпитрами. То живот виден, то рука, то оставленные на пюпитре ноты, надкусанное яблоко, очки. Витя жует найденное яблоко и хлеб. Вытирает руки платочком. Перемежает актерский монолог ворчанием, обращенным к смутному силуэту на сцене.
– Набухался… Лесенку убрал… Лесенка ему мешала…
Витя находит искусственный цветок – лилию. Прячет в карман. Выключает свет в оркестровой яме, уходит сквозь дверцу в соседнее помещение под сценой.
Дверца хлопнула, и дуновение воздуха шевелит вуаль на странном лице на сцене. Свет меняется и гаснет.
