Дорогой Коба! Сижу на Украйне 4-ый день – люди говорят, небесполезно. Раскачал ленивых хохлов […] Добился, что «главки» и «центры» Украйны разъехались по местам с обещанием усердно поработать. Теперь вот сижу в Мелитополе (золотое дно!) и тут также устроил погром с обычными хлебозаготовительными ругательствами […] Много впечатлений новых, очень рад, что прикоснулся к земле. Об этом расскажу по приезде. Привет всем[287].
Спокойный и скорее шутливый, чем воинственный тон сообщений Молотова отчасти отражал относительно «мирные» настроения, которые сохранялись в то время в Политбюро. Молотов еще не обличал оппортунистов и не клеймил «кулаков» и «вредителей». Более того, он просил Сталина выдать Украине премию из заготовленного ею зерна, чтобы закупить сельскохозяйственные машины за границей: «Это крайне нужно для поощрения (плюс к произведенному нажиму) и во всех отношениях целесообразно», – отмечал Молотов в том же письме.
Как показали последовавшие вскоре события, Сталин не разделял «миролюбие» своего ближайшего соратника и именно в этот период продумывал меры, призванные подстегнуть чрезвычайную политику. Чем были вызваны новые планы Сталина, далеко превосходившие левизну Троцкого и Зиновьева? Чем диктовалась борьба Сталина против нэпа: убежденностью в неизбежности ультралевого курса или корыстными политическими расчетами? Многие факты позволяют утверждать, что Сталин руководствовался комплексом мотивов. Очевидно, что противоречия нэпа способствовали постепенному полевению всей советской верхушки, активизации реконструкции нэпа в соответствии с ускорением индустриализации. Сам Сталин был готов к этим переменам более, чем многие другие члены Политбюро. Как «голый» политик и «организатор», он был склонен к насилию и административному нажиму, не имел профессиональных знаний и опыта работы в экономической сфере. Похоже, Сталин искренне полагал, что экономику можно сравнительно беспрепятственно и безнаказанно ломать, подстраивая под политику. Чрезвычайные меры в экономике имели также очевидные политические цели. Сделав ставку на радикальный курс, Сталин осознанно разрушал систему коллективного руководства. Неизбежная борьба в Политбюро позволяла создать новую фракцию большинства, на этот раз – сталинскую фракцию.
Фактически Сталин взял на вооружение ленинскую стратегию революции – максимально стимулировать левые эксцессы, забежать вперед, отсечь «умеренных» и мобилизовать радикалов. Для развертывания своей революции в апреле 1917 г. Ленину пришлось приехать из эмиграции в Петроград. Сталин в начале 1928 г. с той же целью уехал из столицы в Сибирь, превратив этот далекий и огромный край в полигон для новых потрясений. Скорее всего, Сталин в буквальном смысле этого слова подстроил свою поездку. Первоначально первая тройка Политбюро – Сталин, Рыков и Бухарин – оставалась в Москве «на хозяйстве». Однако Сталин воспользовался тем, что Г. К. Орджоникидзе по состоянию здоровья не смог поехать в Сибирь, и отправился вместо него. Поскольку Орджоникидзе серьезно болел уже некоторое время, похоже, что его назначение изначально было произведено с расчетом на последующую замену. О серьезности намерений Сталина свидетельствовало уже то, что он вообще отправился в столь длительную и дальнюю командировку. Сталин не очень любил путешествия. После 1928 г. он выезжал в командировки нечасто. Совершал полуэкскурсионные визиты по дороге на юг во время отпусков, в июле 1933 г. посетил Беломорско-Балтийский канал, однажды выехал в прифронтовую зону в годы войны и трижды на известные встречи «большой тройки» – в Тегеран, Ялту и Потсдам. В общем, у Сталина, явно избегавшего деловых поездок, должны были иметься серьезные основания, чтобы в 1928 г. уехать в Сибирь.
Три дня потребовалось для того, чтобы добраться в Новосибирск поездом. Самолетами Сталин не пользовался. В Сибири во второй половине января и начале февраля Сталин провел три недели. В основном эти дни были заполнены совещаниями с местными руководителями и встречами с партийным активом. Под нажимом Сталина крайне напряженный план вывоза из Сибири хлеба был принят к неукоснительному выполнению. Сталин объяснил сибирским чиновникам, как это нужно сделать. Здесь на практике он обкатывал свои идеи об использовании против «кулаков» всей силы карательного аппарата и привлечении их к суду за «спекуляцию»[288]. Фактически речь шла о возвращении к политике «военного коммунизма». Далеко не все сибирские чиновники приняли сталинские указания безропотно. Поворот был столь неожиданным, что некоторые из них осмелились даже открыто спорить с генеральным секретарем. Руководитель Сибирского отделения Сельскохозяйственного банка С. И. Загуменный 19 января направил Сталину записку. Он выражал сомнения в эффективности уголовных репрессий против крестьян за отказ продавать хлеб государству. Крестьяне воспримут это как возврат к продразверстке. Ситуация может ухудшиться. «Мне кажется, что мы слишком круто поворачиваем», – писал Загуменный. Пометы Сталина на письме Загуменного (многочисленные подчеркивания и надписи «ха-ха») свидетельствовали о его раздражении. «Мы административных мер не исключали», – написал Сталин[289].
Чувствуя опасность противодействия, Сталин продолжал «накачивать» сибирских руководителей и подверг Загуменного публичной критике. Он упорно утверждал, что чрезвычайные репрессивные меры будут эффективными. При этом, однако, Сталин проявлял в общении с сибирскими чиновниками определенную сдержанность. Давил на них, но в меру. Обвиняя в провалах заготовок, не переходил к угрозам. Демонстрировал не только уверенность и решительность, но и лояльность. В ответ на заявление участника совещания в Новосибирске, что он, Сталин, уличил краевых руководителей в ошибках, Сталин миролюбиво бросил с места: «Нет, я уличать не хотел». Даже Загуменного Сталин критиковал мягко и «дружелюбно»[290]. Сочетание твердости и беспощадности по отношению к «кулакам», скрывающим хлеб, и лояльности в партийной среде – эту сдержанную, «товарищескую» манеру поведения Сталина в Сибири чрезвычайно важно зафиксировать. Несомненно, она производила благоприятное впечатление, была эффективным оружием Сталина до тех пор, пока необходимость в демонстрации «партийного товарищества» не исчезла совершенно.
Нажимом и убеждениями Сталин добивался своего. В течение нескольких недель в новом полушубке, специально пошитом для него в местной мастерской, Сталин колесил по огромному Сибирскому краю, требуя дать хлеб. Пользуясь выражением самого Сталина из телеграмм в Москву, «накрутил всех как следует»[291]. Накануне возвращения из командировки, 2 февраля, Сталин победоносно телеграфировал в столицу: «Перелом в заготовках начался. За шестую пятидневку января заготовлено вместо обычной нормы 1 миллион 200 тыс. пудов 2 миллиона 900 тыс. пудов. Перелом довольно серьезный»[292]. Сталин выражал оптимизм и надежду на дальнейшее увеличение темпов вывоза хлеба. За один месяц в Сибири предполагалось получить более трети годового плана.
