Наша выдержка и умение, конечно, принесли бы нам хорошее завершение боя, правда, после трудной борьбы, но тут Вано Исмахамбетов спутал все мои расчеты. Он кинулся за уходящей парой «фоккеров», подставив себя под огонь других немецких летчиков. «Сейчас его собьют», — мелькнула у меня мысль, и я кинулся к нему на помощь, бросив тех фрицев, атака на которых предвещала нам успех.
Однако я опоздал. Вано с короткой дистанции сбивает одного «фоккера», но в ту же минуту сам окутывается огнем и дымом и идет к земле, а остальные вражеские машины на бреющем полете уходят на запад. Мы ничего не можем сделать. Самолет Вано, или, вернее, его остатки пылают на земле рядом с обломками им же сбитого «фоккера». Во время боя мы далеко ушли в глубь территории, занятой врагом. В воздухе нас осталось трое. Я снова смотрю на горящий самолет, прохожу над его останками и веду товарищей домой.
Солнце затянуто дымкой и кажется кроваво-красным. Оно точно подожгло нижние кромки облаков у горизонта... А может быть, это отблеск горящего самолета Исмахамбетова? Эх, Вано, Вано... Ведь погиб из-за своего же легкомыслия, из-за неоправданной горячности.
И я опять вспоминаю о Маркове. Будь он рядом, все могло быть иначе. И Вано был бы жив! А где же Марков? На аэродроме его тоже не оказалось. Едва я зарулил свой самолет на стоянку, как в наступающих сумерках неровной «походкой» подошел «як». Или машина повреждена, или летчик ранен? А может быть, и то и другое? На запросы по радио летчик не отвечал. Мы помогли ему сесть при помощи ракетниц, подсвечивая посадочную площадку. «Як» коснулся земли колесами, некоторое время бежал по полосе, потом правая нога шасси сложилась, «як» упал на крыло, взрыл землю и скапотировал. Летчики и техники бросились к машине и вытащили из кабины Виктора Сергеева, ведомого Маркова. Виктор, раненный в грудь и ноги, был весь в крови. Сознание вернулось к нему только в лазарете, где готовились его оперировать. Виктор медленно, тихим голосом рассказал, что произошло...
Когда Марков увел его от места боя, Виктор несколько раз пытался показать командиру, что надо вернуться к сражающимся товарищам, но Марков не отвечал. Оставить Маркова ведомый не мог. И вот они ходили над линией фронта под облаками, пока мы дрались с восьмеркой «фоккеров». Виктор порывался бросить Маркова и идти к нам, но дисциплина удерживала его на месте. Он страдал оттого, что товарищи сражаются, а он спасается.
— Это было предательство, — шептал Виктор, и по его лицу текли слезы.
Врач приказал Сергееву замолчать, но он упрямо продолжал и закончил свой рассказ.
На него и Маркова из-за облаков неожиданно свалилось четыре «фоккера». Марков хотел уйти от них в облако, Виктор кинулся на атакующих, прикрывая командира, но тут его прошила первая пулеметная очередь с вражеского самолета. У него была перебита правая нога, и машина уже плохо слушалась. Вскоре Виктора настигла вторая очередь. Он на какое-то время потерял сознание. Открыл глаза уже на высоте девятисот метров. Самолет падал. Виктор с трудом выровнял его и повел к аэродрому, чувствуя, как у него иссякают силы... Последние минуты полета он плохо помнит...
Марков так и не вернулся на аэродром. Он был сбит фашистами. «Пуля, что пчела: побежишь — ужалит», — подумал я. Бесславная и позорная смерть. Смерть труса и предателя. Ни у кого из нас не шевельнулось ни капли жалости к Маркову.
Но как мы все горевали, когда утром узнали, что Виктор Сергеев скончался от ран. Хоронили его в саду около КП. Над могилой заместитель командира полка произнес речь. Я смотрел на красивое лицо Виктора, которое даже смерть не могла исказить. Оно было спокойным, даже гордым. Так выглядят люди, когда погибают, выполняя свой долг перед Родиной.
Два самолета проносятся бреющим полетом над могилой Виктора Сергеева, отдавая ему последнюю почесть...
Доблестная Советская Армия, разгромив гитлеровские полчища под Москвой и на Волге, выходила к Балтике. Прорвавшись к Мемелю, наши воины отрезали большую группировку немцев на Курляндском полуострове, загнали их «в мешок», как когда-то любили выражаться фашисты.
Снова перебазировка. Перед вылетом командир полка поздравил Степана Гуру и меня с присвоением нам очередного звания — старшего лейтенанта.
Мы поднимаемся в воздух, делаем прощальный круг над аэродромом и уходим вперед, на запад! Это было рано утром. Вставало солнце, и мне оно казалось огромным знаменем близкой победы...
С ходу вступаем в боевую работу, едва осмотревшись на новом аэродроме. В эти дни мы прикрывали бомбардировщиков, которые наносили мощные бомбовые удары по Кенигсбергу и Мемелю.
Наконец-то я увидел море. Вот оно лежит — огромное, серо-синеватое. Наши бомбардировщики заходят над портом, где скопились немецкие корабли, и бросают в них бомбы. Они рвутся огненными фонтанами на причалах, в воде, поднимая бело-синие столбы. В этот момент появляются две четверки «фоккеров» и направляются к нашим бомбардировщикам. Мы вступаем с ними в бой, и фрицы уходят, не солоно хлебавши. Но тут зенитки подбили один наш бомбардировщик. У него задымил правый мотор, и самолет начал терять скорость. Мы с Симченко его прикрываем, и бомбардировщик спокойно добирается до своей базы.
После взятия Мемеля мы получили приказ идти в Курляндию. Предстояла сложная работа — блокировать все аэродромы немцев на их Курляндском плацдарме, наносить массированные удары по порту Либава, через который фашисты снабжали свои войска и вели эвакуацию. Недалеко от порта был аэродром Серава, имевший две посадочные полосы в виде римской цифры V. Нашему полку было приказано подавить огонь зенитной охраны аэродрома и не позволить ни взлететь с него, ни приземлиться здесь ни одному вражескому самолету.
На эту операцию вышло тридцать самолетов. Я командовал группой нижнего яруса. Мы незаметно подлетели к посадочным полосам раньше всех. Две четверки наших истребителей, которыми командовали недавно назначенные командирами звеньев Бродинский и Хохряков, сразу набросились на зенитные батареи. Я же со своей парой должен был не дать взлететь тем вражеским самолетам, которые попытаются это сделать. В месте расхождения посадочных полос стояло четыре «фоккера». Два сразу начали разбег для взлета. Я кинулся к ним. Немецкие самолеты успели оторваться от земли, но скорость у них была еще мала. Я открыл огонь по ведомому немцу, и он сразу же клюнул в землю. За ним последовал и второй. Как и почему разбился второй «фоккер», я не знаю. Может, я случайно задел его, может, у него что-нибудь испортилось. Но, в конце концов, это не столь уж важно. Главное, что два «фоккера» прекратили существование на своем же аэродроме.
