По просьбе чадолюбивого правителя Тициан написал несколько погрудных изображений его близких родственников, часть работы поручив ученикам. Памятуя о неприятном случае «забывчивости» феррарского герцога, он заранее четко оговорил размер оплаты за портреты. Дожу особенно хотелось иметь изображение сына, кардинала Доменико Гримани, с которым Тициан однажды познакомился на одном из диспутов в Академии, когда тот еще не носил кардинальскую мантию и проявил себя горячим полемистом и знатоком античной культуры. В Венеции поговаривали, что сан кардинала для сына обошелся отцу в двадцать пять тысяч золотых дукатов. Нет ничего удивительного — презренный металл обладал великой силой и в Ватикане, где шла прямая торговля епископскими и кардинальскими должностями, не говоря уж об индульгенциях, наделавших столько шума в Европе.
Кстати, о Ватикане. Недавно заходил посол Тебальди с приглашением феррарского герцога отправиться вместе в Рим на похороны папы Льва X, известного покровителя искусств, что бы там о нем ни говорили. Сославшись на недомогание, художник вежливо отклонил приглашение, полученное так некстати, когда нужно как-то проявить себя перед новым дожем. Он не терял надежду, что ему еще представится более подходящий повод для такой важной поездки.
Тициан решил немного отвлечься от работы над полиптихом для Брешии, в котором ему удалось так удачно соединить традиции алтарного образа и обетной картины. В те дни он старался побольше быть рядом с Чечилией, тяжело переносившей беременность. Ему часто вспоминались беседы с Ариосто, которого в последний раз он так и не смог повидать. Он вновь взялся за чтение Овидия, Катулла и Филострата, пересказывая Чечилии наиболее забавные страницы. Зная ее неприязнь к эротике, он старался опускать слишком откровенные описания.
Ранним утром 8 мая 1523 года раздался набатный звон, оповестивший город о кончине дряхлого и нелюбимого дожа Гримани. Этого надо было ждать, и никто из выборщиков не надеялся, что дож протянет долго. Вскоре и из Рима пришло сообщение о смерти папы-иностранца, дряхлого Адриана VI. Там новым понтификом был избран флорентиец Климент VII из могущественного клана Медичи. Но Тициана известия из Рима пока мало интересовали — уж больно далеки сменяющие друг друга римские владыки от его Венеции.
Во Дворце дожей велась затяжная межклановая борьба за высший пост среди ста амбициозных претендентов, чьи имена были занесены в так называемую «Золотую книгу». Патриции менее всего хотели бы видеть на посту дожа сильного политика, который не удовлетворился бы почетной и сугубо представительской ролью. Для решения важнейших государственных дел существуют сенат и Совет Десяти, чью волю и должен неукоснительно выполнять дож. Знатным выборщикам было памятно имя восьмидесятилетнего Марина Фальера, пожелавшего править единолично, не считаясь с мнением выборных органов власти, и установить диктатуру, за что он был низложен и обезглавлен во внутреннем дворе Дворца дожей 17 апреля 1355 года. Отныне в портретной галерее зала Большого совета среди всех правивших Венецианской республикой дожей начиная с далекого 697 года и по 1797 год, когда республика прекратила свое существование, зияет черный овал с табличкой decapitati pro criminibus — обезглавлен за измену.
Наступило некоторое затишье, и Тициан с головой ушел в работу над большим холстом для патриция Пезаро, за который был получен аванс еще в апреле 1519 года. Было сделано множество набросков. Видимо, Тициану мешала его «Ассунта» — он никак не мог отойти от нее в поисках правильного композиционного решения, которое было бы отличным от картины в главном алтаре. Да и по цветовым сочетаниям новая работа должна бы получить несколько иное звучание и никак не повторять то, что столь удачно было выражено в «Ассунте».
Недели две спустя снова зазвенели колокола, на сей раз возвещая об избрании нового дожа. Вопреки всем ожиданиям им стал Андреа Гритти, прославленный воин и победитель ненавистного германца Максимилиана. Новому избраннику было под семьдесят, но выглядел он молодцом и был полон сил. По статусу Тициану надлежало присутствовать на торжественной церемонии вступления в должность нового дожа. Увидев рослого Андреа Гритти с волевым лицом знающего себе цену политика, который бодрой уверенной походкой подошел к креслу на возвышении и занял почетное место, Тициан мысленно прикинул, какие черты должны быть выделены на портрете нового правителя Венеции.
Под радостный перезвон колоколов и шум праздничных шествий Чечилия счастливо разрешилась от бремени, родив мальчика, которого при крещении нарекли редким именем Помпонио. Тициан был счастлив, что все завершилось удачно и муки Чечилии позади. Но постоянно плачущий новорожденный заставлял его убегать из дома и спасаться от детского крика в мастерской, где часто приходилось оставаться ночевать. Его поражала Чечилия, которая умело справлялась с младенцем, словно крикун Помпонио не был у нее первенцем, и мужественно переносила бессонные ночи. Он никак не мог привыкнуть к этому маленькому запеленатому существу, а вот Чечилия испытывала к нему такую нежность, что у Тициана возникало порой чувство ревности при виде той заботы, которую она проявляла об орущем младенце.
Тем временем, как явствует из официальной хроники, Венеция с помпой встречала урбинского герцога Франческо Мария делла Ровере, приглашенного республикой святого Марка принять командование венецианским флотом. Покойный папа Лев X приложил немало усилий, чтобы отобрать в пользу ненасытных Медичи родовое герцогство делла Ровере. Венеция поддержала законные права урбинского герцога в развернувшейся борьбе, и в знак признательности за такую поддержку он принял ее предложение.
В мастерской у Тициана, кроме Чечилии и Франческо, собрались друзья, чтобы полюбоваться, как по Большому каналу проследует вереница военных судов во главе с новым командующим. Разглядывая стоявшего на капитанском мостике флагманского буцентавра невысокого черноволосого Франческо Мария делла Ровере, который скупо по-военному приветствовал ликующую толпу, Тициан, вероятно, уже сознавал, что воинственный герцог, племянник когда-то столь же воинственного папы Юлия II, рано или поздно непременно пополнит круг его высокопоставленных заказчиков. Да и посол урбинского двора уже который раз наведывался к нему в мастерскую, проявляя интерес к начатым работам. Последовали официальные приемы и факельные шествия, благо был счастливый повод. А уж до праздников венецианцы всегда охочи.
Тициану было не до праздников — надо было разделаться с долгами, а их накопилось немало. Они терзали ему душу и не давали покоя. А тут некстати объявился посол Тебальди с очередным письмом от своего помешанного на переписке герцога. Обычно появляясь в мастерской, посол, как охотничья ищейка, принюхивался и приглядывался к стоящим у стен картинам и картонам. Вдруг он сделал стойку, узрев висевший на стене набросок недавно начатой работы «Воскресение», большой центральной доски брешианского полиптиха, и как вкопанный остановился перед мольбертом, на котором была закреплена доска с почти завершенной фигурой святого Себастьяна. Рядом стояла еще одна доска с изображением того же святого, а на полу были разбросаны рисунки корчащегося от боли мученика. Тициан был занят поиском нужного решения, и что-то в традиционной позе святого, накрепко привязанного к колонне, его не устраивало. Тогда он решил заменить мраморную колонну деревом и повернул вполоборота саму фигуру.
