Весь день я провел в поездках - на месте знакомился с состоянием авиачастей и их боеспособностью. Вывод 41-й бад в резерв сильно встревожил меня, и я решил собственными глазами убедиться, как обстоят дела в других соединениях. Только вернулся в штаб, как меня срочно вызвали к главкому Северо-Западного направления. "Опять какое-нибудь совещание!"-подумал я.
У Климента Ефремовича была слабость к совещаниям. На совещания к маршалу, как правило, созывались все сколько-нибудь ответственные руководители. В большинстве случаев присутствие многих из нас вовсе и не требовалось, так как часто обсуждались дела, не имевшие даже отдаленного касательства к нашим ведомствам. Люди надолго отрывались от исполнения своих непосредственных обязанностей и нервничали. А время было такое, что мы дорожили каждой минутой. Сидишь, бывало, в переполненном кабинете главкома и не столько слушаешь выступающих, сколько поглядываешь на дверь и ловишь удобный момент, чтобы на минуту выскочить в приемную, быстро позвонить в штаб, узнать последние новости и отдать необходимые распоряжения.
Я неохотно ездил на эти совещания и, если позволяли обстоятельства, избегал совещаний у главкома. Предпочитал иметь дело с Поповым и его ближайшими помощниками. Тут все вершилось быстро, без лишних разговоров, и столь же быстро достигалось взаимопонимание.
В этот раз мне повезло - Ворошилов был один. Встретил меня Климент Ефремович неприветливо, хотя в общем-то относился ко мне неплохо. Едва я вошел, как маршал ткнул пальцем в карту где-то в районе Новгорода и спросил, знаю ли я о том, что немцы усилили нажим на 48-ю армию.
- Да, товарищ маршал.
- Так почему же вы почти совсем лишили Акимова{145} авиации? Он сообщает, что летчики действуют только ночью. Что они, боятся летать днем?
Упрек этот удивил меня - главком должен был знать причину слабости нашей авиации на новгородском направлении. Однако возражать я не стал, а сказал, что главные силы авиации закреплены за Кингисеппским сектором по распоряжению командования фронта; что же касается ночных полетов, то они вынужденные, так как для прикрытия бомбардировщиков, взаимодействующих с войсками 48-й армии, почти нет истребителей.
- Истребители, товарищ маршал,- добавил я в заключение, - теперь универсалы, и совсем не в лучшем смысле этого слова: они и истребители, и штурмовики, и бомбардировщики. Выезжаем в основном на них. Летчики делают по 6 - 8 вылетов в день, держатся только на нервах. Даже кадровые пилоты не выдерживают такой нагрузки. К концу дня некоторые выматываются так, что теряют сознание. Таких летчиков мы вынуждены на два-три дня отправлять на отдых.
- Вот как!- удивился Климент Ефремович.- Что же делать? Не можем же мы оставить Акимова без поддержки с воздуха.
Я вспомнил о нашем давнишнем желании объединить всю ленинградскую авиацию в одних руках и, решив, что обстановка благоприятствует такому разговору, высказал Ворошилову свои соображения.
- Объединение,- сказал я,- позволит не только лучше и целенаправленнее руководить авиацией, но и создаст условия для более гибкого маневрирования ею. Мы, например, могли бы более широко и с большей результативностью применять отдельные авиагруппы, временно закрепляя их за группировками наших войск, действующих на угрожаемых участках.
- Но ведь вы и так, как главком ВВС нашего направления, единолично распоряжаетесь авиацией,- заметил Ворошилов.
Я ответил, что формально, действительно, являюсь координирующей инстанцией, а Самохин и Данилов выполняют мои указания. Но все же мои права в отношении их нечеткие, быстро и на свое усмотрение использовать авиацию КБФ и ПВО, как часто требует обстановка, я не могу, а должен прежде войти с предложением в штаб фронта. Правда, осложнений тут я не встречаю, но такое положение все же связывает мне руки, усложняет и удлиняет сам процесс принятия и проведения в жизнь мероприятий. А в такой сложной, как у нас, ситуации и при столь острой нужде в авиации командующему ВВС фронта должна быть предоставлена полная свобода действий.
Ворошилов слушал внимательно и с интересом. Видимо, многое из сказанного мной было для него новостью.
- Хорошо,- согласился главком,- подготовьте проект приказа, а я посоветуюсь в Военном совете.
Наше предложение одобрили быстро и без единого возражения. На другой день приказом главкома Северо-Западного направления на базе ВВС КБФ была сформирована отдельная авиагруппа, которую оперативно подчинили мне. В нее вошли 5-й и 73-й иап, 57-й и 13-й шап и 71-я отдельная бомбардировочная эскадрилья{146}.
Группу эту закрепили за войсками, действующими против северной группировки противника. В нее передали большинство боевой техники (126 самолетов), имевшейся у Самохина.
У моряков осталось лишь некоторое число самолетов, необходимых для действий в Финляндии и воздушной охраны Кронштадта.
Этот документ послужил основой для дальнейшего сплочения всех сил ленинградской авиации. Военный совет фронта одновременно обратился с ходатайством в Москву, и вскоре объединение ленинградской авиации под единым командованием было закреплено директивой Ставки.
Так, впервые идея централизованного управления военно-воздушными силами пробила себе дорогу в жизнь у нас в Ленинграде. Правда, то была частная реформа, проведенная в рамках одного фронта, но значение ее было очень велико. Централизованное управление авиацией, прошедшее основательную проверку под Ленинградом, впоследствии было перенесено в практику всех ВВС страны. Весной 1942 г. мы начали упразднять ВВС фронтов и на их базе создавать воздушные армии - формирования более мобильные и организационно четкие, соответствующие требованиям войны.
Примерно в эти же дни нам пришлось срочно заняться еще одной реформой менять систему взаимодействия авиации с наземными средствами ПВО города. Уже в июле стало ясно, что разработанная до войны методика совместных действий авиации и зенитной артиллерии не оправдывает себя. Система эта была рассчитана на взаимодействия летчиков и зенитчиков при безоблачной и облачной погоде. В первом случае истребители вели бой с воздушным врагом в своей зоне на всех высотах, а в зоне зенитной артиллерии только на высоте свыше 6000 м. Если самолеты противника летели ниже, истребители доходили до границы своей зоны и "передавали" врага зенитчикам. Во втором случае истребители действовали только в своей зоне.
Такая система очень ограничивала маневр истребителей, сковывала инициативу летчиков и просто мешала им. Гитлеровцы быстро разгадали нехитрый секрет взаимодействия нашей авиации с зенитчиками и стали пользоваться им с выгодой для себя. Попав под атаку советских истребителей, немцы тотчас уходили в зону огня зенитной артиллерии, стрельба которой в то время не отличалась большой точностью. Наши летчики, естественно, следуя инструкции, прекращали преследование врага и шли с ним на параллельном курсе.
