Некоторые общевойсковые командиры, не разобравшись в причинах нашего решения, сгоряча стали жаловаться на авиацию: мол, она в последние дни плохо помогает пехоте на переднем крае. Причем не обошлось без перегибов: дескать, командование ВВС жалеет летчиков и потому преднамеренно, не считаясь с общими интересами фронта, дает такие указания. В Смольном на меня кое-кто уже стал коситься.
Даже Попов как-то попрекнул летчиков. Я почувствовал неладное и прямо спросил командующего, в чем дело. Маркиан Михайлович после небольшой паузы все же ответил честно. Меня эти жалобы настолько поразили, что я даже не рассердился, а только пожал плечами и спокойно ответил:
- Так ведь, товарищ командующий, общевойсковики сами виноваты.
- Как так!-удивился Попов.
Я объяснил. Линия фронта в те дни была очень неустойчивой, а наземные войска упорно отказывались обозначать для летчиков свой передний край. Все наши попытки договориться с общевойсковиками о четкой и постоянной системе взаимного опознавания ни к чему не привели. Войска по-прежнему избегали обозначать себя,
Мы понимали, чем вызвано такое упорство. Психологически оно было естественным и оправданным. При двух-трехкратном численном превосходстве немцев в воздухе вашим войскам крепко доставалось от вражеской авиации, и, естественно, демаскировать себя они не хотели. Но общевойсковики не учитывали одного обстоятельства - гитлеровские летчики наносили удары по нашим войскам вовсе не потому, что обладали сильной, хорошо поставленной воздушной разведкой. У немцев существовала четкая и отлично налаженная система взаимного опознавания войск, которой они не изменяли в любых ситуациях. Система эта действовала всю войну. Даже когда мы имели полное господство в воздухе, гитлеровцы не боялись четко обозначать свой передний край, в основном ракетами, выпускаемыми в нашу сторону. Этим очень облегчалась ориентировка пилотов над линией фронта, особенно во время оборонительных боев и отступлений, значительно уменьшилась возможность ударов с воздуха по своим войскам, что почти неизбежно, когда обстановка на поле боя быстро меняется и линия фронта все время в движении. Кроме того, такая система позволяла и командованию сухопутными силами по донесениям летчиков быстрее и лучше ориентироваться во фронтовой обстановке, точно знать, где в данный момент находятся те или иные части, соединения.
А мы даже во втором периоде войны, когда перешли к массовым наступательным операциям, во время которых авиация безраздельно господствовала в воздухе, очень неохотно обозначали свои наземные войска. Я хорошо помню, сколько по этому поводу у нас, авиаторов, было пререканий и споров с общевойсковиками, но сломить их нежелание обозначать себя нам до конца так и не удалось. Психологический барьер самосохранения, возникший в первые месяцы войны, оказался очень стойким.
Но летом 1941 г. фронтовая обстановка была очень тяжелой, запутанной, не всегда ясной даже непосредственным участникам событий, и, естественно, наши наземные войска старались не демаскировать себя. Мы, ленинградские авиаторы, понимали состояние общевойсковиков и не очень сетовали на них. Но и те, кто жаловался на нас, должны были бы войти в наше положение. В августе ситуация на кингисеппском и гатчинском направлениях менялась столь быстро, а линия фронта подчас так запутывалась, что даже немцы, несмотря на свою детально отработанную и проверенную в боях систему взаимодействия с наземными войсками и их опознавания, иногда попадали впросак.
Однажды под Кингисеппом "юнкерсы" подвергли сильной бомбардировке свою пехоту. Несколько случаев атак немецкими летчиками своих войск, правда, менее значительных, было зафиксировано и на других участках фронта. Даже в более или менее стабильной обстановке гитлеровцы допускали ошибки. Так, в середине августа группа Ме-109 долго прикрывала наш артиллерийский полк, совершавший марш где-то в районе Луги.
Я рассказал обо всем этом Попову. Он обещал поговорить на Военном совете. Действительно, вскоре неприятные для летчиков разговоры и жалобы прекратились.
В первые две недели боев на ближних юго-западных подступах к Ленинграду советские летчики, несмотря на двойное-тройное численное преимущество противника в воздухе, вновь показали свое огромное моральное превосходство над врагом. Я не помню случая, чтобы наши летчики не вступали в бой. Независимо от того, сколько находилось в небе фашистских самолетов, они смело шли в атаку, нередко сражались один против пяти и более противников.
7 августа Андрей Чирков и его двое ведомых младшие лейтенанты Джабидзе и Шиошвили сопровождали группу СБ. На подходе к Большому Сабску их перехватили 15 Ме-109. Гитлеровцы с ходу попытались прорваться к бомбардировщикам, но не смогли. Завязался бой. Чирков с первой же атаки поджег один "мессер". Ведомые неотступно следовали за своим командиром. Но они были еще недостаточно опытными летчиками, и немцам удалось оторвать их от Чиркова.
Зажав тройку "яков" со всех сторон, гитлеровцы повели на них атаки. Первым оказался сбитым Шиошвили. Потом вспыхнул самолет Джабидзе. Чирков остался один против 14 "мессеров". Искусно маневрируя, лейтенант сбил еще одного врага. Но когда он вцепился в хвост очередного противника, в кабине разорвался снаряд. В руку впились осколки, она сразу отяжелела и перестала слушаться. Лейтенант не успел вовремя нажать на гашетку пулеметов, и Ме-109 ушел от атаки. В тот же момент сверху на "як" свалился "мессер". Боковым зрением Чирков увидел огненные трасы: пушечные очереди противника разворотили правую плоскость и подожгли мотор. Летчик бросил машину в глубокий вираж и сбил пламя. Драться на искалеченном самолете не было никакой возможности, и лейтенант круто повел "як" к земле, рассчитывая, что зеленая окраска машины на фоне лесов и полей скроет его от глаз противника. Снижаясь, Чирков обернулся, чтобы посмотреть, где враг. Немцы не преследовали советского летчика. Им было уже не до Чиркова. Высоко над ним снова кипел бой. С "мессерами" дралась подоспевшая на помощь бомбардировщикам тройка И-16. СБ благополучно долетели до цели и отбомбились. Чирков не дотянул до своего аэродрома и посадил самолет на поле неподалеку от нашей передовой. Едва он вылез из кабины, как потерял сознание. Летчика подобрали санитары из ближайшей войсковой части. Они и доставили его в медсанбат, откуда Чиркова перевезли в один из ленинградских госпиталей{151}.
Чиркова я хорошо знал, и известие о его ранении очень огорчило меня. В таких летчиках мы очень нуждались в то время - они были не только великолепными мастерами своего дела, но и превосходными воспитателями. Образно говоря, такие, как Чирков, были тем составом, который накрепко цементирует звено, эскадрилью, полк и придает им те особые боевые качества, без которых нельзя успешно и долго воевать.
