Очень нужна лисе шуба в январскую стужу. Холодно, голодно. Пустой стоит лес. Вороны и те поближе к жилью подались. Огненным веретеном мечется лиса по полю. Хвост трубой, голова набок. Прислушивается – не пискнет ли под снегом мышь. Пискнет – сразу носом ныряет в снег лиса. Фонтаном летит вверх белое крошево снега. Быстро, быстро работает носом и лапами рыжая.
Мы со Спиридонычем прошли уже лесную дорогу и через березняк вышли на покрытое снегом пшеничное поле. Охотник внимательно осмотрел следы, потом поправил ошейник на Кепке, вогнал в ружье два позеленевших медных патрона.
– Тебе с аппаратом лучше тут остаться, – указал он мне на кусты у березок, – а мы с Кепкой понюхаем след. Э, да что нюхать, вон она, красавица, мышкует…
Мне почему-то вдруг стало жалко лисицу. Уж больно хороша была она на покрытом морозными блестками поле. Мы стояли с подветренной стороны, и лиса не подозревала опасности. Склонив голову набок, она бежала, останавливалась, снова бежала. Казалось, язык пламени метался по холодной вате и никак не мог зажечь ее.
– Спиридоныч! – попытался я было остановить охотника. – Хороша ведь, а?
Он понял меня по-своему:
– Редкий экземпляр, не зря ехали, – прошептал он и, сделав Кепке знак «сиди», стал, не спуская глаз с лисицы, скручивать из бересты пищик.
Мне хорошо было видно, как он насторожил ружье, пригнулся за сугробом. Пискнула мышь. Я подвился искусству охотника, но лиса не услышала звука. Еще громче пискнула берестяная приманка. Лиса наклонила голову и побежала в нашу сторону.
Красавица! Быстро поставив телеобъектив, я успел сделать несколько снимков, жалея, что не цветная пленка в аппарате… Еще один раз тихо пискнула фальшивая мышь. Спиридоныч выпрямился. Огненная шуба метнулась в сторону, но было уже поздно. Гулкий выстрел спугнул с березы сороку, безуспешно оповещавшую лису об опасности. Красный зверь подпрыгнул вверх и вытянулся на снегу. Была ли это летняя воровка или одна из подросших ее дочерей, определить было трудно. Спиридоныч умело подвесил добычу за спину и перезарядил ружье.
…Хорошая штука – фотоаппарат. Он оставил на память об этом морозном дне холодный блеск солнца, истоптанный снег возле березок, живописную фигуру Спиридоныча, нацелившегося на новый след.
Фото автора. Февраль 1959 г.– Пахнет как – а?
– Серой пахнет… – ответил я, не зная, к чему клонит старик.
Он остановился и с удовольствием потянул носом воздух:
– Два запаха меня тревожат. Вот этот и «Камелии». Духи такие были. Они и сейчас есть. Услышу запах – будто вся молодость вдруг перед глазами пробежит. Невеста моя любила духи…А сера – это особая статья. Вредный, конечно, дух, однако тридцать лет простоял у печи – и ничего, здоров был. А теперь на отдых пошел – тут болит, там ноет. От безделия, понятное дело. Зять меня переплетному делу обучил. Забавляюсь. А по душам сказать – к огню тянет. Я, Захар Семенцов, ведь сталь варил! Снова бы все начать, да ведь человек не металл, в переплавку не идет…
Незаметно подошли к проходной. Вахтер придирчиво осмотрел мой пропуск. Захару Васильевичу же добродушно улыбнулся:
– Опять в гости? Ну, поспешайте, скоро плавку дают.
– Знаю, потому и пришел…
Новая электропечь в просторном и чистом цехе выглядела большой серебристой игрушкой. Сверху в нее спускались толстые, как строительные бревна, электроды. К пульту управления тянулись гроздья проводов. Рядом белела табличка: «Не подходить! Сила тока 35000А».
– Самая большая в Союзе, – тоном довольного хозяина сказал мне Захар Васильевич и присел поодаль, наблюдая, как пятеро парней в темных спецовках хлопотали у печи.
…Приближается конец плавки. У печи собираются люди из других цехов. Смотрят с интересом, сосредоточенно, как в театре на хорошем спектакле. «Действующие лица» понимают важность момента: собранность, четкие слаженные движения. Прикрывая рукавицей лицо, по очереди заглядывают сквозь синие очки в сверкающий зев печи. По лицам – каждому восемнадцать—двадцать лет. Старшему по должности, Ивану Зубову, может, около тридцати.
– Зеленые! – угадал мои мысли Захар Васильевич, но работой ребят он, видно, доволен.
И вот уже подана команда, поползли вверх малиновые от жары электроды. Печь дрогнула и легко, словно алюминиевая кастрюля, наклонилась. Рванулось к высокому потолку белое облачко пара, огненный фейерверк устремился в ковш…
Это Вася Смольянов. Тысячи таких парней встали на вахту семилетки.
У перил, возле ковша, не толпились только сталевары. Они стояли в сторонке, как и подобает степенным, знающим свое дело, людям. И это тоже нравилось Захару Васильевичу. Еще раз обратив мое внимание на то, что печь первая в Союзе, он подошел к молодым и поздоровался со всеми за руку.
– Начали семилетку? – и не дожидаясь ответа, добавил: – Хорошо начали. Печь-то какова, а? Умеете, значит, управлять. И ты, Вася, освоился? – обратился он к невысокому чернявому пареньку. – Благодарность уже имеешь? Неплохо.
У старого сталевара была, видно, особая симпатия к этому парню. Они присели вместе на обрубок рельса. Печь начали загружать новой порцией металлолома. Сквозь скрежет я улавливал только обрывки их разговора.
– В хорошее время начинаешь…Металл нынче всему фундамент. Я бы тоже вместе с вами, да что ж…
Я не расслышал, но догадался, что старик произнес уже известную мне фразу насчет того, что человек не металл, не идет в переплавку…
Не знаю уж, сколько времени сидели рядом два сталевара. Вася несколько раз поднимался, шел к печи. Захар Васильевич терпеливо дожидался его. И я вдруг отчетливо понял большую закономерность их разговора и этой стариковской привязанности. Один, молодой, впитывал мудрые уроки опыта и горячей любви к профессии, к родному заводу, учился понимать свое место в жизни. Другой в эту минуту, может, начинал верить, что дела человека и мудрость, накопленная годами, не умирают и что не только металл можно переплавить в новую, добротную форму.
Захар Васильевич пошел в другой цех навестить «своих», а я поближе познакомился с молодой бригадой. Один из парней недавно служил в армии, другой раньше у домны работал. Вася Смольянов только что из технического училища. Любознательный, с горячими глазами, он очень располагал к себе. Жадно расспрашивал о Москве. Рассказывал, какими будут завод и город Липецк через семь лет.
– Может, еще заедете к нам через годок хотя бы. Будет на что посмотреть, – улыбался он, прощаясь.
Снова опустились и налились малиновым светом графитовые электроды. Раздался грохот, словно в печь неожиданно влетел небесный гром и метался в ней, не находя выхода. Из летки метнулись языки пламени. Пятеро в темных спецовках начали очередную большую плавку.
