Лопе, сидевший на балконе замка, опять оказался во власти ужасных предчувствий; он обвел взглядом арену, затем взор его остановился на благородном всаднике, словно стараясь отвести от него роковое орудие судьбы, которое он по какому-то наитию вдруг распознал в первом, только что выпущенном из загона быке.
Черен был бык, черен как сажа,
С гордым хребтом и надменно выпяченным подгрудком;
Ноги его были коротки, а копыта широко расставлены;
Из больших глаз, словно от углей, так и пыхало жаром.
Надо лбом зло топорщилась жесткая шерсть,
И в устрашающем взгляде сквозила жажда мщения,
На холке щетина тоже стояла дыбом,
И над головой словно кинжалы торчали рога.
Зрители затаили дыхание, ибо от быка так и веяло невиданной и свирепой животной силой. Он на мгновение застыл, ослепленный светом, потом, увидев свою цель — всадника и коня, бросился на них в яростном порыве. Дон Диего, прекрасно владевший собой и сохранявший спокойствие, стремясь сдержать коня, опустил копье, заставил скакуна замереть, и столь славно они выдержали жуткий удар тяжелой туши, что бык на мгновение зашатался. Перед таким хладнокровием, такой беспримерной ловкостью и таким мастерством толпа испустила вздох восхищения. Однако бык, тяжело дыша и раздувая крутые бока, вдруг развернулся и, низко опустив голову, вонзил рога в брюхо коня. И тут словно серебряная молния сверкнула между двумя изогнутыми рогами над его лбом. Это сверкнул клинок шпаги. Затем у всех зрителей возникло чувство, что у них кружится голова, и вскоре это чувство переросло в ощущение, будто всё, что происходит, это либо горячечный бред, либо страшный сон, а потом над площадкой перед замком раздался всеобщий вопль ужаса. Что же произошло? Летописи того времени не поскупились на подробности. Вероятно, отвага всадника, приведшая в такой восторг зрителей, привела в ярость быка, и он, совершив дикий прыжок, опять бросился на дона Диего. Тот, потрясая копьем, нацелил его острие в грудь животного, но бык резко отпрянул в сторону, увернулся от удара, ранил коня и заставил всадника потерять равновесие. Молодой человек на секунду выпустил копье из рук (как писали летописцы), и оно, взметнувшись вверх, вонзилось в его правый глаз с такой силой, что пробило ему голову. Дон Диего выпустил из рук поводья и упал к ногам коня, вдобавок напоровшись на острие своей шпаги. Словно неудержимый поток, толпа заполнила площадку перед замком, раздавались пронзительные крики, рыдания, жуткие проклятия, мольбы.
Лопе также кричал о своем горе и о том, какую ненависть питает он к столь варварским развлечениям, и свои чувства он обессмертил в резком, как удар хлыста, стихотворении:
О смертоносный праздник!
Да будет проклят тот, кто тебя придумал!
Да покарает небо вечной дланью
Тех варваров-испанцев, которые
Бесчеловечностью и жестокостью своей
Превосходят язычников-скифов.
Дона Диего перенесли во дворец, в самые ближние покои, к интенданту (эконому) Аркосу, где Энрико Хорхе Энрикес, врач герцога, обследовал его и констатировал, что нанесенные ему раны чрезвычайно тяжелы. Он приказал остричь длинные светлые кудри, которыми молодой человек так гордился, и, принимая все меры предосторожности, перевязал пробитую голову. Тут прибежал Лопе и, взяв руку дона Диего в свои руки, попытался хоть как-то облегчить его страдания. Но все заботы были тщетны, да и наука была вынуждена признать свое бессилие; тогда было принято решение положиться на волю Господа. Лопе повелел принести святые реликвии, которые и возложили на тело дона Диего: на голову — драгоценный шип из тернового венца, коим был увенчан Христос, а на грудь — частицу мощей святой Терезы Авильской. Тереза Авильская, умершая за восемь лет до того в монастыре Альба-де-Тормес, слыла святой еще при жизни и совсем незадолго до того злосчастного дня ее тело было найдено практически нетронутым тлением, что свидетельствовало о ее святости. Повсюду люди возносили Господу молитвы, во всех церквях служили мессы, по деревням ходили процессии и совершались молебны, многие постились. Но дон Диего не приходил в сознание. Когда началась агония, Лопе, продолжая держать руку своего молодого господина в своих руках, попросил, чтобы принесли свечу и вместе с распятием вставили в их соединенные ладони. Вот так, читая молитву, он и услышал, как его молодой господин испустил последний вздох.
В полночь, в полной темноте и абсолютной тишине, тело дона Диего завернули в темную ткань и перенесли в дворцовую часовню. Там тело облачили в рясу монаха-францисканца, и кто-то вспомнил, что недавно, как раз на том месте, где сейчас лежал дон Диего, он опустился на колени и встал как раз на рясу монаха францисканского ордена, которого тогда собирались хоронить, и вот теперь такая же ряса служила ему саваном. Надо сказать, что в те времена в Испании умершего обычно облачали в одеяние какого-нибудь монашеского ордена и несли на носилках, а не в гробу, с открытым лицом, в церковь, где должны были предать земле (разумеется, так хоронили богатых и знатных. — Ю. Р.).
На Лопе, не покидавшего дона Диего с момента ужасного, рокового происшествия, были возложены заботы по подготовке заупокойной службы, и вот тут он обнаружил, что будет вынужден пройти через тяжелейшее испытание, как он о том повествует в длинной элегии. Для того чтобы официальные лица могли составить свидетельство о смерти, Лопе должен был поднять саван и произнести следующие освященные обычаем слова: «Клянусь честью, передо мной действительно тело покойного дона Диего». Позднее, оказавшись в одиночестве в своей комнате, он в качестве надгробного слова сочинил прекрасный сонет, заканчивавшийся такими строками:
Смерть тоже завидовала столь прекрасной жизни,
И дабы усилия не оказались тщетны,
Она позаботилась о том, чтобы ловко скрыть свой ужасный лик.
На празднество явилась она в чужом обличье
И нанесла ему удар его же собственной рукой,
Нанеся такую рану, которую никто другой не смог бы нанести.
Лопе осталось только выполнить печальную обязанность: сообщить о случившемся герцогу дону Антонио. Получив известие о смерти брата, герцог был безутешен. Сам пребывавший в глубоком отчаянии, Лопе предпринял массу усилий для того, чтобы герцог Альба, вернувшийся на свои земли полностью восстановленным в правах, обрел там покой. Действуя с большой осторожностью и усердием, Лопе сумел сделать так, чтобы защитить герцога от всего, что могло бы усугубить его скорбь и отчаяние.
