Сижу вот так, вспоминаю, чуть не плачу. Дмитрий Иванович, муж мой, тоже Бориса жалел. Он вообще к фронтовикам относился с глубочайшим уважением. Как-то позвонил мне и спросил Борькин адрес. Я подумала, может, кто в Донецк едет, и продиктовала. А дома муж мне сообщил:
– Я сегодня Борьке сто рублей послал.
– Ты что, зарплату уже получил? – удивилась я, поскольку дни аванса и зарплаты, как все жены, помнила.
– Нет, я смету одной организации составил. Они наличными заплатили. Вот я и подумал: нашей семье, сколько ни принеси, все мало будет. Поэтому решил Борьке послать – может, он себе что купит.
И приятно мне было от такого поступка мужа, и денег жалко. У меня на них свои планы нашлись бы.
Повспоминала я так, погоревала о Борькиной судьбе. А потом взяла и одним махом написала письмо председателю Совнархоза города Донецка. «В вашем городе, в вашей системе работает вахтером Эпштейн Борис Соломонович. Наш отец Соломон Борисович был первым председателем горжилсоюза вашего города (тогда Юзовки) в 20-х годах, член партии с 18 года. Семья не вернулась в город, потому что дом по улице Красноармейская, 80 в войну разбомбили. Брат Борис с фронта вернулся инвалидом войны, руки-ноги перебиты, поэтому не мог найти себе другой работы, кроме вахтера. Зарплата у него маленькая. На нее он не может снять комнату, живет у хозяйки за печкой. За кровать платит по пять рублей в месяц. Прошу, если найдете возможность, поселите его в комнату, где бы помещались стол, стул и койка. Больше он ни на что не претендует». Письмо это я послала в апреле. А в мае получаю ответ: «Уважаемая Роза Соломоновна! С удовольствием сообщаем, что вашему брату выделена комната 16 квадратных метров, и он уже заселился». Я, конечно, тут же дала телеграмму в Донецк с благодарностью за проявленную чуткость.
А вскоре я со своей больной спиной получила путевку в Славянский санаторий на грязи. После Славянска я приехала к Борьке. Комната светлая, паркетный пол – чистота стерильная. Квартира на три семьи. Брат мне посетовал на своих соседей:
– Понимаешь, Розочка, у них нет культуры. Я в кухне хожу в одних тапочках, а в комнате – в других. А они всюду в одних и тех же.
– Боря, но у меня тоже одни тапочки, в которых хожу по всей квартире, – отвечаю.
– А еще соседи инженеры, но у них всегда не хватает денег. Ко мне приходят занимать пять рублей до получки.
– Бывает, Боря, – говорю. – Когда нет денег, и пятерке рады.
Борька аккуратистом был до болезненности. В то время в Донецке жила наша двоюродная сестра Марьяня, она потом в Израиль уехала. У нее росли три девочки, одна краше другой и талантливей. Раньше они нищие были. Говорят, если и остались живы, то только благодаря тете Соне, то есть нашей маме. Она приносила то пшена, то картошки, то деньжонок даст. Поэтому и Марьяна стала заботиться о Боре, девчонок посылать, что-нибудь передать.
А у Бориса был патефон, и он собирал пластинки старых исполнителей. Бархоткой их протирает и жалуется мне:
– Эти дети Марьянькины пришли и залапали мне все пластинки. Я после них два дня оттирал.
– Боря, нельзя так к людям относиться, – говорю. В общем, прочесала я его.
Второй раз я посетила брата, когда ему дали однокомнатную квартиру. Властям понадобилась большая трехкомнатная, где он жил с соседями, и их расселили. Сестры помогли обставить новую квартиру. Галька прислала Нинке денег. И та купила в комиссионке шифоньер приличный, диван большой, гобелен к кровати и портьеры. Кровать Боря свою перевез еще от хозяйки. Беллка тоже какую-то сумму дала на мебель. Нинка выпросила у кого-то кресло-качалку, еще купила холодильник подержанный. Когда я приехала, то обратила внимание, что на холодильнике стоит телефонный аппарат. Спросила:
– Он работает?
– Сволочи! – закипятился Борис. – Я заплатил двадцать пять рублей. Пришел мастер, подсоединил все, номер дал, сказал: подключат станцию и вам позвонят. И не звонят уже три месяца. Я трубку поднимаю – тихо.
Захожу в ванную комнату и вижу: под ванной лежит толстый мешок, весь мокрый.
Спрашиваю:
– Боря, это что такое?
– А это ванна протекает. Я сантехников вызывал, а они сказали, что чугунные трубы не могут варить, когда я дома. Надо взять отпуск и уехать на несколько дней, чтобы они смогли работать.
И вот Боря наш каждое утро начинал с выжимания этого мешка, а потом на улице вывешивал его сушить.
Выслушала я это все и пошла к Марьяне, она тогда работала администратором в гостинице, а потому знала все телефоны. Первым делом я попросила ее соединить меня с начальником узла связи. Когда трубку на том конце подняли, представилась:
– Вас беспокоит Лазутина Роза Соломоновна, городской комитет народного контроля Волжского. Я приехала навестить брата. Он инвалид войны. Ему провели телефон и не подключают уже несколько месяцев, хотя номер дали.
– Такого быть не может, – не поверил мой собеседник. – Сейчас проверим.
Убедившись, что я не лгу, сообщил:
– Минуту. Сейчас включим.
И через минуту Марьянька мне Борькин номер набирает. Он так удивился:
– Оказывается, твой комитет народного контроля на весь Советский Союз действует!
Потом я дозвонилась до начальника ЖЭУ. Я опять представилась как представитель комитета народного контроля города Волжского и с места в карьер:
– Почему инвалиду войны, чтобы трубу заварить, надо отпуск внеплановый брать?
Начальником ЖЭУ баба оказалась. Она на меня наехала:
– Что за глупости мне говорите? Город Волжский при чем?
– Это мой родной брат инвалид войны. И я приехала к нему из Славинска, где лечилась на грязях.
– Как ваша фамилия?
– Лазутина Роза Соломоновна.
– Вас не долечили в Славинске, Роза Соломоновна.
– Давайте договоримся: не хамить. Но если сегодня ваши сантехники не устранят течь, то завтра градоначальник будет знать об этом.
Такой вот диалог у нас состоялся. А уже через час звонит Марьяньке Борька и жалуется:
– Розка позорит меня на весь город. Пришли сантехники, трубу заварили, но предупредили: еще раз пожалуешься, мы придем и все тебе тут разберем.
Марьяня его одернула:
– Ты лучше скажи Розе спасибо.
Борька в тот мой приезд выглядел очень плохо – худой, бледный. Разобравшись с первыми двумя проблемами, спрашиваю:
– Что с тобой?
– Да у меня грыжа была. Операцию сделали, но после нее все болит. Ночами не сплю. Я врачу говорил. А он перевязку велел сделать и сказал: до свадьбы заживет.
Я опять – к Марьяньке. А она мне говорит:
– Помнишь Нину Скаткову, с которой ты училась? Она сейчас главврач госпиталя.
Я позвонила Нине. Та обрадовалась. И велела назавтра к девяти утра привезти в госпиталь Борьку.
