В общем, в госпитале брата разрезали и вытащили из живота целый клубок ниток. Нитки промыли, завернули в пакет. И Скаткова велела Боре швырнуть этот клубок в морду тому, кто оперировал ему грыжу. Когда мы возвращались из госпиталя на такси, брат притих, весь сжался, а потом вдруг заявляет:
– Твоя Нина хулиганка. И как держат таких на должности главврача? Как можно советовать бросить нитки в лицо?!
В эту ночь Борька наконец спал как убитый. Об этом мне Марьянька сообщила по телефону в Волжский. Я ее тогда попросила:
– Скажи ему, что он шлемазл. Это по-еврейски «невезучий».
– Он и сам это знает, – ответила Марьянька. – Надо ж было, чтоб ты приехала на два дня и решила все его проблемы.
Борька был честняга из честняг. И порядочный до крайности. Он так и прожил до конца жизни один. Как-то я увидела в одном журнале адрес еврейской общины в Донецке и написала туда, попросила навещать брата. А потом Нина Мхеидзе нашла русскую семью, которая за ним очень хорошо ухаживала. Им он и оставил свою квартиру. Умер Борис в 84 года.
Заключение
Осталась только Роза
Сегодня из всех детей Соломона Эпштейна осталась только я. В моей жизни хватало всего: и горя, и радости, и любви, и ненависти. Я благодарна судьбе за то, что встретила на жизненном пути замечательного человека, отца моих детей Дмитрия Ивановича Лазутина. Я не жалею о том, что родила и вырастила троих детей, хотя достатка в семье никогда не было. Впрочем, иначе и быть не могло. Белла, помню, меня порой ругала:
– Какого черта ты нарожала троих?
На что я ей отвечала:
– Беллка, а из какого я семени? У кого в наших краях было меньше четырех детей? Мне б твой достаток, я бы еще пятерых родила.
И действительно, Донецкий край хоть и шахтерский, а нищий был в то время. В магазинах ничего не достать. Люди одевались бедно, питались плохо. Но жены шахтеров в большинстве своем не работали, и детей у всех было много. Батька мой всегда шутил:
– Чи у них гасло не хватае? Воны ж с шахты угля везут, скильки хочешь. Шо ж они клепают детей?
Это я как-то в командировку на линии ездила, еще когда в Харькове на железной дороге работала, поезд сопровождала. И по селектору на станцию передали: вы там Розу покормите, а то она голодная поехала.
Путейские казармы всегда по-над рельсами стояли. Нашла меня «путейская» на тормозной площадке:
– Ты Роза? Я там картошки отварила. Иди, пока горячая, погодую.
– А с чего ты меня будешь годувати? – спрашиваю.
– Дежурная велела.
Пришла я к ним в казарму. А у нее там шестеро детей и седьмым беременная. И страшная нищета. Спрашиваю:
– Куда ж ты клепаешь детей?
– Так гасло немае, а шо робить? Вот мы на печке и спим. Кожух постелим – а воны лезут и лезут.
Кроме своих детей довелось растить еще и племянника, сына Исая, и внучку. Трудно было, но ни о чем не жалею. Кому в то время жилось легко? Вот у золовки моей, сестры мужа Сони, вроде и достаток был в семье, а тоже жизнь не задалась.
Один сын трагически погиб, другой не удачно женился. Внук где-то в Америке, но связи с родственниками отца не поддерживает.
А вот по-настоящему жаль, что на мне и заканчивается фамилия Эпштейн. Есть, конечно, еще Елена Эпштейн, дочь Исая. Но и ей уже далеко за 50, то есть о кровных наследниках говорить не приходится. Что там фамилия – даже отчество в документах мои сестры поменяли. Галя стала Семеновной, а Груня – Самойловной. С этим связан даже такой казус. Когда внук Груни уехал в Израиль, а там для получения гражданства потребовалось подтверждение национальной принадлежности, оказалось, что даже бабушка Аграфена по документам белоруска. Меня же, так получилось с легкой руки начальника Лозовского отделения железной дороги, с 19 лет коллеги по работе звали уважительно по имени-отчеству – Розой Соломоновной. И национальности своей я никогда не скрывала, а даже гордилась принадлежностью к великому многострадальному и талантливому еврейскому народу. И еще всегда гордилась моей семьей – типичной советской семьей, члены которой свято верили в идеи и идеалы своего времени и служили им верой и правдой.
Отец – Соломон Борисович Эшптейн в последние годы жизни в городе Тайное
Мама – Софья Леонтьевна Эпштейн (урожденная Полякова) вскоре после замужества
На этом фото мне, Розалии Эпштейн, девять лет
Брат Исай и сестра Галя (Фекла) снялись на память в 1940 г.
Любимый брат Исай в 1944 г.
Мой брат Лев Соломонович Эпштейн (Леня) приехал в отпуск из Средней Азии, где сражался с басмачами
А это фото Леня сделал в августе 1944 г.
Лев Соломонович в звании майора с боевыми наградами
А так Леня выглядел в период дипломатической службы
Сестренка Раечка – студентка медицинского института
На обороте снимка надпись:
«Дорогим папе, Бэллочке. Фенечке, Юленьке фотоснимок, где я со своими фронтовыми друзьями.
Прошу хранить до моего приезда.
Целую крепко. Ваша Рая».
Фото сделано в Румынии незадолго до трагической гибели моей сестры (третья слева во втором ряду) – хирурга фронтового госпиталя Раисы Соломоновны Эпштейн
А здесь Раечка (посередине в первом ряду) со своими друзьями из конной разведки. Второй справа во втором ряду – ее фронтовой муж Герой Советского Союза Иван Зима
Здесь покоится прах моей дорогой сестренки Раечки.
Воинский мемориал в румынском городе Топлица (область Трансильвания)
Сестра Фекла – Галина Семеновна (по паспорту)
Здесь мне 19 лет. Такой я была, когда работала военным диспетчером на станции Лозовая и когда меня все уважительно звали по имени отчеству – Розой Соломоновной
Моя первая любовь Ледик.
Это фото я храню уже более семидесяти лет.
На обратной стороне надпись:
«Славной и милой, незаменимой в кругу дорогих друзей Розе, случайная встреча с которой останется в моей памяти как что-то светлое, радостное.
Буду надеяться, как и ты, Розик, что наша встреча не будет последней. До новой встречи, любимая девушка!
