Я попытался объяснить ему, что это крайне неудобно и унизительно – тащить на себе совершенно пьяных каюров. А самое главное – человек должен знать, ради чего он что-то делает (тем более с немалым риском). Тут этого, «ради чего», просто не было! В тундре, не зная дороги, с пьяными каюрами… – ну полный же идиотизм!
И ясно, что Зорию все это требовалось лишь ради того, чтобы потом эффектно и увлекательно рассказывать об опасностях, подстерегавших нас в походе, о «лишениях и трудностях», мужественно им преодоленных. Я знал это наверняка, это меня и бесило… Есть такая категория людей, которые обожают символы. Причем символы псевдо. «Бумажник, который я пронес через всю Камчатку». «А это камень с могилы моего деда» и так далее. Все это удивительно внешне. Все это – для других.
Я объяснял Зорию, что, если мы сейчас продолжим путь, ночь застанет нас в тундре, а это –56, –59 °C и никакого домика. В ответ Зорий стал повторять выученные уже наизусть всеми сведения о хорошей дороге и о том, что каюры по ней добираются всего за 4 часа.
Я плюнул и не стал спорить.
Решили мамушку с моим «умершим» каюром отправить в обратный путь, на деревню. Я же двинусь дальше на его собаках сам.
Решили мамушку с моим «умершим» каюром отправить в обратный путь, на деревню. Я же двинусь дальше на его собаках сам.
Мамушка уехала, а мы тронулись дальше…
На чаевке был скандал: мы отнимали у каюров водку, а те ругались и плевались, сбрасывали с нарт наши вещи и грозились уехать без нас.
Зорий сначала кричал, потом уговаривал, а потом отдал им водку. Словом, суетился он, как мальчик, но опять-таки – ради чего?
«Почаевали». Мороз все усиливался. Хлеб уже рубили топором. Слава Богу, хоть не было ветра. Поехали дальше…
Неумолимо приближался вечер. Дорога же становилась все хуже и наконец пропала вовсе. Замело! Снег по жопу!.. С этого момента начались тридцать часов кошмара.
У меня было не 10–12 собак, а 8 всего. Большую часть приходилось бежать по глубочайшему снегу, толкая нарту. Я все больше отставал… И вот, даже на перевале холма, уже не увидел своих на горизонте. Было еще светло. Но нехороший холодок (теперь и изнутри) тронул сердце.
Тут надо сказать о суровых правилах тундры, ее непреложных законах. Во время зимних переходов никогда и никого не ждут. Причины просты: нарты мигом примерзают к насту. В зимней тундре главное – это собаки. Остановятся, замерзнут, уснут – их уже не поднять. Они должны бежать и бежать. Иначе смерть.
Причем и у самих собак есть свои правила. Если собака насрет под полозья, ее загрызут насмерть свои же. Потому что экскременты сразу замерзают под полозом. Если собака захотела по нужде, она просто ослабляет постромок, ее соседки чувствуют и видят, что она не тащит, и останавливаются. Собака отходит в сторонку, справляет нужду, и побежали дальше.
Поэтому рассчитывать на скорую помощь ушедших вперед, либо на то, что они остановятся до очередной «чаевки», чтобы дождаться меня, не приходилось.
К счастью, вскоре вдали показалась двигавшаяся нам навстречу охотничья нарта. Коряк-охотник на крупной собачьей упряжке возвращался домой – в ту деревню, откуда мы выехали.
Когда он поравнялся со мной, я его остановил и попросил дать мне хотя бы двух своих собак.
Он отвечает: «Не дам!» Я говорю: «Дай хоть одну собаку! Мне надо догнать своих!» Он говорит: «Не дам!»
У меня с собой был карабин СКС, давно замерзший, так что годился разве только на то, чтобы колоть оледеневшие буханки. Но я навел на охотника это оружие (он же не знал, что это ничем ему не угрожало). Он очень недобро глянул на меня и говорит: «Бери».
А я-то не знаю, как собак привязывать! Говорю ему: «Привяжи!» Указываю карабином.
Он привязал к моей нарте двух своих собак…
Но едва он уселся на свое прежнее место и покопался там под пологом, я ясно увидел наведенную на меня двустволку…
Прикрикнув на собак, он уезжал ко мне лицом, наведя на меня охотничье оружие, а я стоял и наблюдал, как он удаляется, держа его на прицеле. Так мы и расстались. Как в вестерне.
И началось самое главное. Собаки-то меня не знают, все они уже легли. Я начал их подымать – просто умолял подняться!.. Потом начал войтовать (видел, как это делается – когда переворачивается нарта и полозья освобождаются от намерзшего снега). Короче говоря, часа полтора я постигал курс молодого каюра… Наконец мне удалось поднять собак.
Мы побежали. Еще одна важная деталь: во время езды на собачьей упряжке ты бежишь, потом садишься на нарту, снова бежишь, снова садишься, – чтоб собаки не уставали. Когда бежишь рядом, держишься за вертикальный так называемый баран. Опять сел, опять побежал…
Спустилась ночь. Опять над головой загорелась Большая Медведица.
И вскоре я на горизонте – на краю белой тундры и звездного неба – увидел несколько ползущих темных точек. Свои!..
Часам к девяти вечера я их нагнал!
А уже к десяти у всех собаки выбились из сил. Остановились и тут же легли. Ни кустика, ни деревца кругом. Пустая, мерзлая, страшная тундра.
Даже костра развести мы не смогли. От холода у Жени и Володи лопнули стекла очков. Каюры раскопали снег и зарылись в него. Нахлобучили поглуше малахаи, сунули руки в рукава и уснули все, уткнувшись в снег, как куропатки. Они уже несколько протрезвели, но было им худо, конечно.
И началось самое главное. Собаки-то меня не знают, все они уже легли. Я начал их подымать – просто умолял подняться!..
Этот отдых мог быть не более трех часов. Дело вот в чем: кормить собак сейчас нельзя, так как после кормежки они должны полежать часов шесть. Если же их не кормить, то лежать им можно не больше трех часов. Иначе мерзнут и теряют форму.
А я решил вовсе не спать. Мне мой кукуль был мал – я очень боялся промерзнуть, уснув наполовину высунутым из своего кукуля, и не набрать потом тепла для дальнейшего пути. Сидеть тоже нельзя – окоченеешь. Только двигаться!
Мороз был страшный. Ночь, тундра. Костра нет. Все уснули… А я протоптал дорожку и ходил по ней туда и обратно – все три часа. Чего только не передумалось! Если останавливался, тут же засыпал. И когда закрывались глаза, ресницы сразу смерзались. Время тянулось мучительно.
Я вспоминал дом. Какие-то детские ощущения стали вдруг возвращаться ко мне. Вспомнил почему-то подмосковную платформу в жаркий будний день. Как метет ее теплый ветерок. Пыль тоненькими столбиками вьется над дощатым перроном, а в щели видны солнечные полосы на темной земле, усеянной железнодорожным мусором. Медленно по платформе тащится обертка от конфеты «Каракум». Горячие скамейки. Мальчик в трусишках и майке с исцарапанными коленками сосет леденец и глядит на удивительно облезшего пса, спящего у скамейки. Пес спит на боку и вздрагивает. Ему снится что-то важное, волнительное. Постанывает во сне, скулит, а потом вдруг быстро перебирает ногами, будто мчится куда-то…
