Все складывалось. Председатель Госкино Филипп Ермаш принимал легендарную супружескую чету, поил чаем, обещал помочь поскорее запустить фильм в производство. Научный консультант картины, замечательный историк, специалист по XVIII веку, профессор Сорбонны Сергей Тимофеевич Преображенский, дотошно изучив фотопробы четырех десятков претендентов на роль Пугачева, сразу забраковал Евгения Матвеева: «Ой, только не этот!», а увидев снимки Высоцкого, сразу сказал: «Вот вам Емелька!».
Кстати, именно профессор Преображенский дал Володарскому в свое время мудрый совет: «Если вы знаете, что в точности такого факта не было, но он вполне мог быть, — смело пишите. Если же такого не могло быть никогда — не пишите». Высоцкий присутствовал при этом разговоре, задавал бесчисленное множество вопросов, поглаживал при этом бороду, отпущенную специально для будущей роли.
Однако министр советской кинематографии никогда не ставил знак равенства между глаголами «обещать» и «делать». В итоге главных героев сыграли надежные и заслуженные Евгений Матвеев и Вия Артмане. А Высоцкому бороду пришлось сбрить.
Много потеряла картина Володарского и Александра Сурина «Антрацит», из которой грубо вымарали песню Владимира Высоцкого «Марш шахтеров»:
Не космос — метры грунта надо мной.
И в шахте не до праздничных процессий,
Но мы владеем тоже внеземной
И самою земною из профессий…
Зато Эдуард Яковлевич не скрывал, что сюжет и образы героев сценария «Расставания» были навеяны песней Высоцкого «Дорожная история»:
Дорога, а в дороге — МАЗ,
Который по уши увяз.
В кабине — тьма, напарник третий час
молчит…
В сценарии, как и в песне, — Север, шоферы-перегонщики, рискованный рейс, во время которого испытываются на прочность людские характеры. В центре сюжета — сильная, незаурядная, обаятельная личность, Роба Голдаев. Верный своему принципу подавать героя на сломе, в критической ситуации, драматург показывает удачливого Робу, для которого в жизни настала полоса поражений. Автор безжалостен к нему, слабеющему, побежденному, замерзающему в снежной пустыне… Герой песни Высоцкого, правда, был почеловечнее, добрее, да и финал песни куда оптимистичнее:
…И он пришел — трясется весь.
А там опять далекий рейс, —
Я зла не помню — я опять его возьму.
Свойством натуры Высоцкого, считал Эдуард Яковлевич, было невероятное упорство в достижении какой-либо цели, которая представлялась ему важной и нужной. Вот засела в нем мысль написать сценарий, и он мертвой хваткой вцепился в друга:
— Давай вместе напишем сценарий! У меня замечательная история есть!
— Про что?
Володарский знал, что Высоцкий был напичкан «замечательными историями», как новогодний мешок Деда Мороза подарками. Почти каждая могла бы стать основой для сценария. Кинематограф Владимир чувствовал необыкновенно ярко и остро. Но писать с ним сценарий Володарский отказывался наотрез. Это представлялось просто невозможным: «Как с ним работать, когда он пяти минут не может спокойно посидеть на месте, все время ему нужно куда-то лететь, с кем-то встречаться, давать концерты, репетировать в театре, играть, сниматься?.. О каком сценарии может идти речь?».
Но вот однажды, в канун Нового, 1979 года не устоял. Высоцкий буквально околдовал друга совершенно фантастической, но тем не менее реальной историей, которую ему как-то рассказывал генерал Войтенко. Горестной, трагической и иногда смешной.
— Когда засядем? — спрашивал Высоцкий у Володарского.
— Новый год через неделю, — зевнул будущий соавтор.
— Ну и что? Посидим, отметим, а потом уж… после…
Даже за праздничным столом Высоцкий был неугомонен, то и дело потихоньку нашептывал Эдику в ухо только что придуманные сценки, сюжетные повороты.
1 января 1979 года друзья взялись за работу. Высоцкий водрузил на стол пишущую машинку, усадил за нее Володарского и попросил записать хотя бы пару эпизодов, которые они уже обсуждали.
А за стеной кабинета Высоцкого в гостиной продолжали веселиться гости, раздавались смех и музыка. Но в головах соавторов рождались новые сцены, они их «обсасывали», тут же корректировали — и это продолжалось до позднего вечера. Уже разошелся народ, легли спать и Марина, и Фарида, а герои продолжали трудиться. От кофе и сигарет гудели головы. Рухнули на диван, когда на часах было пять утра. В восемь Высоцкий разбудил друга, угостил плотным завтраком, а сам отправился на репетицию на Таганку.
Днем, когда Высоцкий вернулся из театра, работа продолжилась в том же темпе. Потом Владимир вновь уехал — теперь уже на вечерний спектакль. А Володарский остался за письменным столом. Около 11 Владимир вернулся. Подошла новая порция гостей. Хозяйка дома тут же занялась столом. А соавторы вновь уединились в кабинете.
«Изредка, — вспоминал Володарский, — нам стучали в двери, звали:
— Кончайте с ума сходить, ребята! Пошли чай пить!
— Мы работаем! — кричал в ответ Володя, и лицо становилось алым».
И они снова просидели до рассвета…
Такое сумасшествие продолжалось пятеро суток.
Высоцкий прилетал из театра, что-то успевал перехватить — и начиналось:
— Так, на чем мы остановились? Наши взяли Берлин. Откуда беглецы об этом узнают?
— Поймали по радиоприемнику Москву?
— Годится! Записывай! Стоп! У меня идея. Даниэль же совсем плох, нужен врач, так? Пусть Жерар звонит по телефону на станцию.
И тут же Владимир начинает импровизировать диалог:
— Фройлен! Нам нужен врач, немедленно! Это имение… — прикрывая трубку, он спрашивает Владимира. — Чье это имение?
— А черт его знает. Теперь это не имеет значения, — лениво отвечает Владимир. — Имение — наше…
— Имение, которое возле подземного завода. Да! Немедленно! Хозяину плохо!
— Скажи, чтобы прислали еще двух медсестер… покрасивее, — посоветовал Владимир.
Жерар хихикнул, сказал в трубку:
— И двух медсестер! Что? Только одна? Давайте одну! — он опять захихикал, прикрыв трубку. — Сказали, что сообщат в больницу…
— Вот тут Жерар бросает трубку и начинает настраивать приемник, прорывается русская речь, — предложил Володарский.
— Замечательно!..
Утром шестого января сценарий был закончен. «87 страниц, отпечатанных на машинке, лежали передо мной на столе, — не верил своим глазам измученный Эдуард. — Везде громоздились чашки с кофейной гущей на дне, пепельницы были полны окурков, у Володи и у меня были красные от бессонницы глаза. Я упал на диван и проспал до одиннадцати вечера… Высоцкий вернулся домой в начале двенадцатого…»
