сначала на пятку, и он научил этому своих артисток. Этот эксперимент Нижинского показал на деле, что так называемый «современный», или «естественный», метод танца требует такой же долгой, если не более долгой тренировки, как и классическая школа.
Нижинский проводил весь день в репетициях со своими семью танцовщицами. Спектакли в Монте-Карло начались как обычно, и он прямо из репетиционного класса шел в уборную готовиться к вечерним балетам, а с вечернего спектакля сразу в постель. К счастью, артистам не нужно было выступать каждый день. Элеонора должна была вернуться в Санкт-Петербург, и Вацлав надеялся, что после лондонского сезона сможет возвратиться в Россию и провести лето с ней, потому что он тосковал по родине.
Теперь Бакст и Дягилев наконец были допущены на репетиции «Фавна». Сергей Павлович сразу же пришел в восторг: наконец искусство хореографии достигло новой формы. И он и Бакст тут же поняли ее огромное значение. Запертая дверь, наконец, отворилась, и за ней открылась новая даль — возможность рождения новой школы, резко отличающейся от классической.
По сути дела, это был танец XX века, из которого могла развиться поистине современная форма хореографии.
Для остальных членов труппы время, проведенное в Монте-Карло, было приятным. Спектакли не следовали один за другим так часто, как в больших городах, так что днем, когда артисты были свободны, они могли уходить из дома развлекаться и наслаждались ярким солнцем и весельем Ривьеры. Одним из многих людей, которые очень помогали Русскому балету, был Ага Хан. Он никогда не забывал прислать прекрасные цветы и подарки как звездам труппы, так и другим танцовщикам и танцовщицам — артистам кордебалета. Однажды он прислал Карсавиной ожерелье из жемчужин. Она пришла в ярость от подарка, который посчитала любовным предложением, и примчалась к Дягилеву. «Тут вовсе не это, Тамарочка, — сказал он. — Примите жемчуга так же, как букет от кого-нибудь другого. Это только комплимент вашему искусству».
В дневные часы Ага Хан обычно сидел «У Румпельмайера» перед целой горой тостов, удобно положив ноги на стол, и беседовал с артистами Русского балета; эти беседы продолжались за ужином в «Кафе де Пари».
Нижинскому Ага Хан нравился, а еще его очень забавляла свита Ага Хана и то, что у того возле двери постоянно, днем и ночью, сидели на полу, скрестив ноги, два прислужника. Ага Хан пригласил Дягилева, Нижинского и Карсавину приехать в Индию, но как они могли это сделать, при всем желании Нижинского поехать? У них никогда не было свободного времени между сезонами.
Наконец их выступления в Монте-Карло закончились, и приближалось время ехать дальше — в Париж, где предполагалось репетировать с Фокиным «Синего Бога», «Тамару» и «Дафниса и Хлою». В этих балетах были две роли для Нижинского. Он сказал Сергею Павловичу, что репетиции «Фавна» продвинулись уже далеко, но, несмотря на это, он должен будет продолжать их до самого дня премьеры.
Этот сезон должен был проходить в Шатле. Нижинский и Дягилев остановились, как обычно, в отеле «Крийон». Фокин был уже в Париже и сразу же начал репетировать. Дягилев вызвал его в отель и в разговоре мимоходом упомянул о том, что Нижинский собирается представить публике свою новую хореографическую поэму и работа над ней уже почти закончена. Было похоже, что Фокин принял эту новость достаточно спокойно.
Три балета Фокина, в том числе «Тамара», были задуманы с большим размахом, и в них была занята вся труппа. Были отрепетированы сначала «Синий Бог», а затем «Тамара», в которой главные роли исполняли Адольф Больм и Карсавина. Очень русская музыка Бородина хорошо известна, а зловещая хореография и необычные высокие декорации хорошо подходили к ней, и в них были все те жестокость и местный колорит, которые были нужны для двора средневековой кавказской царицы. Сезон начался в середине мая, и его первой новинкой стал «Синий Бог». Его приняли прохладно, если не брать в расчет личный успех исполнителей. В программе были также «Видение», «Жар-птица», «Петрушка» и «Князь Игорь». «Тамара» была принята лучше, но Фокин каким-то образом почувствовал, что муза, всегда ему верная, теперь его покинула. Он стал жаловаться на нехватку времени для репетиций — репетиции «Дафниса и Хлои» все еще продолжались — и попросил у Дягилева разрешение репетировать больше. Но Дягилев ответил отказом, заявив, что труппа уже переутомилась и артисты не смогут вынести дополнительных репетиций. За три дня до премьеры Сергей Павлович предложил совсем отказаться от «Дафниса». Фокин умолял дать ему эти три дня, хотя знал, что совершенно необходимы еще шесть или восемь репетиций. Хореография была чрезвычайно сложной, и «Дафниса» пришлось репетировать даже в день его первого представления. Фокин беспокоился и волновался. Он чувствовал, что его положение как балетмейстера становится менее прочным. К тому времени он услышал больше о «Фавне». Ходили слухи, что готовится что-то в корне новое. Нижинский, как всегда, послушно выполнял все, что требовал от него Фокин, и великолепно исполнил роль греческого юноши в «Дафнисе и Хлое». Но, несмотря на это, сам балет не имел постоянного успеха в репертуаре. С точки зрения хореографии ни один из трех новых балетов не достиг уровня «Карнавала» или «Видения».
Дягилев видел, что Фокин находится не в лучшем настроении, и также понимал, что часть фокинского раздражения направлена против Нижинского. Сергей Павлович, великий дипломат, легко мог бы попытаться объяснить, что происходит, и создать атмосферу дружелюбия. Но у него было в характере много странностей. Он никогда не хотел, чтобы его сотрудники чувствовали себя спокойно. Напротив, если между ними возникало какое-то недоброе чувство, Дягилев пытался его усилить. Он хотел слепого подчинения и верности себе, и никому другому, а если бы все остальные ненавидели друг друга, эта ненависть великолепно бы вписалась в его схему. Если бы основные творцы в Русском балете однажды стали друзьями, они могли бы посчитать, что Сергей Павлович им больше не нужен. Фокин приобрел слишком много власти. Дягилеву это никогда не нравилось, и в течение всей своей карьеры в артистическом мире он сразу старался сбросить вниз артиста, который поднимался слишком высоко. Править артистами должен был только один человек — Сергей Павлович Дягилев. Да, разумеется, ему было интересно продвигать нового балетмейстера и содействовать рождению новой школы хореографии, но за этим все время крылась и другая причина, побуждавшая его действовать. Он создал Бакста и ради него бросил Рериха и Бенуа. Он возвысил Стравинского и стравливал его с Прокофьевым. Он сделал известным Масина и заменил его на Долина, Лифаря и других. И
