Бакста он так же бросил ради Ларионова.
Дягилев не удерживал своих артистов при себе, а давал возможности им всем. Открыв артиста и вырастив его, он выбрасывал его, как изношенную перчатку. За те двадцать лет, что Дягилев царствовал над труппой, в ней раз за разом какой-нибудь один танцовщик, один балетмейстер, один композитор, один художник занимал место на вершине, а потом уходил. Ни разу причиной ухода не было то, что кто-то из них пережил свой талант или что его искусство устарело — причины, которыми Сергей Павлович всегда объяснял публике, почему кто-то впал у него в немилость. Стравинский, Бенуа и Фокин остаются великими мастерами. Каждый из тех артистов, которые в прошлом сотрудничали с Сергеем Павловичем или были им открыты, мог бы продолжать работать для славы и развития Русского балета. Но, к несчастью, великий созидатель Дягилев был и сильнейшим разрушителем. Успех Русского балета все возрастал, и с тех пор, как артисты балета ушли из Мариинского театра, Сергей Павлович начал терять голову. У него началась мания величия. Он любил называть свою труппу Русский балет Дягилева. Вначале он играл этой мыслью, а потом сам начал верить, что он — создатель Русского балета. Он забыл, что его танцовщицы и танцовщики были артистами Мариинского театра и выпускниками Императорской школы. Он забыл, что его гвардия театральных художников, его композиторы, его хореографы были порождениями России и ее искусства и имели за плечами многовековую традицию. Дягилев, гениальный открыватель и организатор, думал, будто он, как Бог, создал каждого артиста своей труппы по своему образу и подобию. В то время мало кто из артистов чувствовал это. Нижинский начал это замечать, и Бенуа, который очень хорошо знал Сергея Павловича, тоже должен был заметить. Позже каждому пришлось открыть для себя эту черту характера Сергея Павловича, и она во многих отношениях стала причиной крушения Русского балета в последующие годы, когда он действительно стал Русским балетом Сергея Дягилева.
Фокин думал, что Нижинский специально сделал так, чтобы на репетиции «Дафниса» не хватило времени. В этом же смысле он истолковывал все случаи, когда что-нибудь шло не так. Нижинский видел, что Фокин раздражен против него, и в глубине души был этим огорчен. Он не сделал ничего такого, что могло бы не понравиться Фокину. Наоборот, он считал, что Фокин, его балетмейстер, должен бы приветствовать и ободрять его, как более молодого артиста, на пути развития. Они ведь работали ради одного и того же идеала — искусства танца.
Воздух театра был словно насыщен электричеством. Недоразумение между Фокиным и Нижинским и ожидания, связанные с «Фавном», держали в натянутом состоянии нервы всех артистов. Завершающие репетиции прошли с полным составом оркестра. Музыканты онемели от изумления и единогласно заявили, что «Фавн» — самая выдающаяся работа, которую они когда-либо видели.
Глава 10
«Послеполуденный отдых фавна»
Бакст повесил свои декорации, но Нижинский, который до этого видел только макеты, остался недоволен. Между ними произошло несколько достаточно резких споров. Нижинский сказал: «Мало того что музыка не такая, как движение. Теперь и декорации не гармонируют». Но сам Бакст был очарован этими декорациями, и Дягилев тоже считал их очень хорошими.
Наконец наступил день первого представления — 20 мая 1912 года. Нижинский нервничал — возможно, первый раз в жизни. Поймут ли зрители? Признают ли, что его идеи верны? Этот день был одним из самых важных дней в его жизни.
Бакст дал танцовщицам указания по поводу грима. У них были очень светло-розовые веки, как у голубей. В первый раз он сам гримировал их. Танцовщицы выступали без трико, и на них ничего не было под туниками кремового цвета из плиссированного газа, которые Бакст сам расписал греческими узорами — часть голубым цветом, часть яблочно-зеленым. Все танцовщицы выступали босиком, их подошвы и ногти пальцев на ногах тоже были окрашены в розовый цвет. На всех были плотно прилегающие парики из шнуров, окрашенных в золотой цвет и завитых в классические локоны, которые спускались на грудь. Девушки действительно выглядели как греческие статуи на фризе. Бакст приложил огромные усилия, чтобы сделать их такими, и впечатление было сильнейшее и изысканное.
Нижинский в роли Фавна был одет в облегающее трико, которое доходило ему до шеи и охватывало руки. Эту одежду Бакст расписал большими пятнами цвета кофе, которые продолжались на коже открытых рук и ладоней и были расположены так, чтобы трико казалось кожей самого Фавна и чтобы не было видно разницы между телом и костюмом. Вокруг бедер была обвита гирлянда из маленьких вечнозеленых растений, которая сзади заканчивалась подобием маленького хвоста.
На голове у него был такой же, как у нимф, плотно прилегающий к голове парик из золотистых шнуров и еще пара маленьких плоских изогнутых рогов. Он был настоящим фавном-подростком, юным полузверем-получеловеком. В этом костюме, как и в танце Нижинского, нельзя было определить, где кончается человек и начинается животное.
Грим коренным образом изменил форму его лица. Он подчеркнул продолговатость своих глаз, и она, став заметнее, придала лицу сонный вид. Свои губы, от природы тонкие, он сделал более полными. Этот тяжеловесный рот тоже выражал бесконечную томность и животную сторону натуры Фавна. Лицо Нижинского с высокими скулами прекрасно поддалось превращению в лицо Фавна. Свои уши он удлинил с помощью воска телесного цвета и сделал их остроконечными, как у лошади. Он никого не изображал, он просто выглядел как умное животное, которое почти может быть человеком.
Даже Дягилеву и Баксту передалось напряжение этого вечера. Сергей Павлович метался между зрительным залом и сценой, где Бакст командовал электриками, находя в последнюю минуту возможность улучшить то одно, то другое. За кулисами было тесно: там собралась вся труппа — Карсавина, Кяшт, Лопокова, Больм — все.
Примерно такое же возбуждение было в зрительном зале. Там собрались парижане — весь Париж. Они услышали о новом балете — новом балете, сочиненном Нижинским. В программе было сказано: «Послеполуденный отдых фавна», музыка Дебюсси, по изящной эклоге их земляка Малларме [24].
Как этот русский юноша покажет Грецию, изображенную двумя выдающимися французскими артистами? Как он ее себе представляет? Да, они ждали чего-то совершенно не похожего на балеты Фокина, но никто не предполагал, что им покажут новую форму искусства.
Все двадцать минут, пока исполнялась хореографическая поэма, зрители сидели неподвижно. Они были так ошеломлены, так изумлены, что не подавали вообще никаких признаков жизни. Но как только занавес опустился, раздался совершенно невероятный рев. Одобрение и недовольство
