— А еще у тебя есть? Ящик-то цел?
— Цел, я его под полом спрятал.
— Покажи!.. Ведь немцы тебе за эти карты такого зададут!
— За что? Я в них не разбираюсь.
— Они сами разберутся… Показывай!
Карт оказалось много: тут и Белоруссия, тут и Украина. И масштаб подходящий, пятикилометровка. Вспомнив, что Батя собирается идти на юго-запад, я отобрал себе восемь листов: те места, куда, вероятно, мы двинемся.
Так, еще не получив приказания о переходе на запад, я совершенно случайно запасся картами тех мест. Ожидать приказания пришлось недолго. В половине мая Батя распорядился мобилизовать всех наших активистов и явиться на Центральную базу с отрядом в 100–150 партизан, готовых и пригодных для большого похода. В несколько дней мы собрали 116 человек, но взяли с собой только 80 — наиболее выносливых и надежных. В «Военкомате» остался капитан Бутенко. В его подчинение, кроме тех, кто были на базе, переходили группы и партизаны, вышедшие на задания, — Сутужко, все еще не вернувшийся из-под Кострицы, Розенблюм, отправленный в Борисов за оружием, и другие.
Семнадцатого мая выступили. Весна была в разгаре. Все зазеленело, зацвело, ожило. Хоры птиц по лесам и хоры лягушек по болотам славили на разные голоса это благодатное время года. Вот она, «черная тропа»! Теперь не замерзнешь в лесу, не завязнешь в снегу по пояс. Но на смену заносам и морозам пришли воды и грязища. Реки и болота разлились. Многие тропы и зимние дороги стали почти непроходимыми, некоторые и совсем исчезли под водой…
Мальчик в клетчатой кепке
Когда я был совсем молодым, в моде были клетчатые кепки, и даже на коробке папирос «Купишь-куришь» Одесской табачной фабрики изображен был юноша в этакой шикарной кепке. С тех пор у нас и саму кепку прозвали «купишь-куришь». Прошли годы, и я, пожалуй, даже удивился, увидев клетчатую кепку в нашем отряде в начале Великой Отечественной войны.
Шел сентябрь 1941 года. Погода была неровная. Дождь принимался идти по нескольку раз в день. Проглянет солнышко, подует ветер, а потом опять дождь. И вот в такую погоду по осклизлой мокрой дороге на нашу гурецкую заставу явился одиннадцатилетний хозяин этой старомодной кепки.
— Где тут командир? — спросил он.
Долговязый Пат смерил его насмешливым взглядом:
— А тебе зачем? Докладывай здесь.
— Значит, надо. Нечего мне докладывать.
— Герой!.. Ты думаешь, что мы со всего района будем ребятишек собирать?
Бойцы заулыбались, и только один, пожилой, примирительно произнес:
— Ну, чего издеваешься?.. А ты, малец, шел бы лучше назад. Какой из тебя партизан?
— А чем не партизан? Ты не гляди, что я ростом маленький…
Случайно и мы, работники партизанского штаба, оказались тогда поблизости. Клетчатую кепку в группе бойцов видно было издали.
— Гляди, какой нарядный, — усмехнулся Щербина. — Что ему надо?
Мы подошли.
— В чем дело?
Бойцы расступились.
— Да вот герой в партизаны просится.
А вид у героя был далеко не героический. И кепка, надвинутая по самые уши, и домотканая бурая свитка, и брезентовые туфлишки — все это промокло до нитки. Мальчик продрог и, хотя старался держаться независимо и бросал на Пата сердитые взгляды, вызывал скорее жалость, чем какое-либо другое чувство.
— В партизаны? Ну, сынок, ты это зря надумал, — решительно заявил Куликов. — Тебя как зовут-то?
— Иваном.
— Так вот что, Ваня, иди домой, подрасти немного, а повоевать еще успеешь.
— А не успеешь — так и славу богу, — добавил пожилой боец.
Но Ваня стоял на своем:
— Я — пионер. Что я буду сидеть сложа руки! Каждый должен сражаться с фашистами.
Тогда и я вступил в разговор:
— Это верно, что каждый должен. Ну а как ты будешь сражаться? Тут сила нужна.
— Я сильный. Я, если хотите…
Заметив, что мы относимся к нему сочувственно, он заговорил горячо и быстро:
— Я могу… Я, чего хочешь, могу. Хочешь, гранату брошу? И с автоматом умею.
— Ладно. Идем с нами.
Я не собирался принимать мальчишку в отряд, но уж если он так просит, попробуем. Его горячность понравилась мне. А главное, жалко было оставлять его на улице: дождь начинался снова. Пускай хоть обогреется в помещении.
В штабе сняли с него свитку и повесили просушиваться. Сняли и кепку, да еще посмеялись над ней.
— Головной убор «купишь-куришь»… Как ты будешь воевать в такой шапке? Тебя немец за три версты на мушку возьмет.
— Отдайте, дяденька.
— Да ты не обижайся, ведь мы тебе добра желаем. — Куликов попытался пригладить его белокурые вихры, но мальчик отстранился и буркнул куда-тег в сторону:
— Я и не обижаюсь.
— Характерный хлопчик!
— Теперь рассказывай, кто ты есть? Фамилия-то у тебя имеется? Или, может быть, ты бесфамильный?
— Почему бесфамильный? Мы Ковалевы. Спросите в Григоровичах про Игната Ковалева, это мой отец был.
И рассказал все. Отец его умер еще до войны, мать осталась с четырьмя детьми, сестра — старше Вани, два брата — моложе. Ваня окончил четвертый класс, учился отлично, хотя, кажется, не был особенно послушным учеником. В пионерском отряде был звеньевым, но теперь спрятал свой красный галстук, надежно спрятал, немцам его не найти, и решил уйти в партизаны. Мальчик показался нам смышленым и отлично знал всю округу: и Волосовичи, и Таранковичи, и Чашники, и Лепель, и Борисов — и, как многие крестьянские дети, не боялся ни расстояний, ни погоды.
— Ну, вот что, Ваня, в отряд мы тебя сейчас не возьмем. Ты нам будешь полезнее как связной или как разведчик: где большого не пропустят, там тебя не заметят… Для начала пойдешь в Чашники и, смотри, запоминай…
Так Ваня получил первое партизанское задание.
Постепенно мы привыкли к нему и к его пестрой кепке. Часто появляясь в отряде и прекрасно выполняя все наши поручения, он стал своим среди партизан. Потребность любить детей, заботиться о них свойственна советскому человеку, и люди, оторванные войной от семьи, привязались к чужому мальчику, как к родному. Привязался и я, словно он был мне сыном. Нередко, глядя на-него, припоминал своих. Живы ли? Я уже не надеялся снова встретиться с ними. И если Ваня долго не показывался, все — и я в первую очередь — начинали беспокоиться. А он все жаловался, что ему поручают только мелкие, не опасные и не трудные дела, требовал задачи важнее и сложнее.
В половине октября, вернувшись после довольно долгой отлучки (это было уже не в Гурце, а в Столбецком лесу), я не застал Ваню в лагере. И на другой день его не было, и на третий тоже. Я спросил Куликова:
— Где-то наш Ваня? Уж не случилось ли чего с хлопчиком?
