Рано утром 6 апреля отряд продолжил движение. Лишь один корабль — подводную лодку «Рысь», получившую повреждения корпуса, пришлось отправить обратно в Гельсингфорс. И снова «Андрей Первозванный» вступил в противоборство со льдом: удар кованым форштевнем, еще и еще, пока не побежит по ледяному полю змеистая трещина. Затем линкор входил в нее, раздвигал лед громадным корпусом. Галлер следил за курсом, когда нужно — стопорил машины, разворачивал корабль, чтобы проложить путь в нужном направлении. Но вот «Андрей Первозванный» вошел в торосы, сначала замедлил движение, а потом и стал. На мостик поднялся Паттон, посмотрел вокруг. «Надо ждать „Ермака“, — подвел он итог. — Самим не выбраться…» Но Галлер продолжал бросать корабль в атаку на льдину. «Разобьем, — загадал он, — все будет хорошо. И дома, и с Надей — все кают-компанейские запреты ныне в прошлом…»
Часа три отряд стоял, ожидая, когда линкор преодолеет ледяной барьер. Преодолел… К 19 ч 7 апреля подошли к Родшеру. Здесь снова вошли в тяжелый лед. Уже темнело, и Паттон приказал прекратить движение. На корабли передали: «Беречь уголь». Напоминание своевременное — в поход выходили с минимальным запасом топлива. Около девяти вечера показались идущие с востока «Ермак» и крейсер «Рюрик». Они пришли на помощь второму отряду, несмотря на то что попали под обстрел шестидюймовых орудий белофинской батареи с острова Лавенсари.
Утром 8 апреля подошел «Ермак», обломал лед вокруг кораблей. Отряд двинулся вслед за ним на восток, огибая остров Гогланд с севера.
Не раз еще корабли, в том числе и линкор, оказывались затертыми во льдах. Но «Ермак» освобождал их снова прокладывал дорогу в ледяных полях… 10 апреля утром отряд вошел на Кронштадтский рейд. «Поздравляю, Лев Михайлович, вот мы и дома, — расчувствовавшийся Паттон жал руку. — Спасибо за службу. „Андрея“ вели умело, разумно. Смотрите-ка, вывели же Гельсингфорса все шесть линкоров, все крейсера!»
Что дома — это чувствовал и Галлер. Сюда, пожалуй немцам не дойти, а появятся — получат должный отпор Легче стало на душе, спокойнее. Теперь организовать на линкоре службу, отправить в казарму солдат, рабочих, что шли на корабле из Гельсингфорса, навести порядок. И в Петроград — что-то давно не было вестей от сестер и отца. От Нади. Хоть и разбил «Андрей» ту льдину…
Наконец Петроград, Эртелев переулок, 9. Он легко взбегает на третий этаж. Дверь с давно не чищенной медной табличкой «Инженер М. Ф. Галлер». Теперь дернуть за ручку звонка…
Долго сидели за овальным столом в гостиной Лев Михайлович, отец и сестры Антонина и Евгения, рассказывали друг другу обо всем, что было в минувшие полгода. Завтра все они пойдут на Смоленское лютеранское кладбище, где рядом с дедом похоронили умершую в марте мать. Сестры тихо плачут, и Лев Михайлович встает, обнимает, целует в мокрые глаза. Но мать — не единственная потеря. Уехали за границу двоюродные братья. До сих пор — ни одного письма. «И еще одна печаль, Левушка, — Женя протягивает конверт. — У нас была Надя, перед отъездом в Париж, к Дягилеву…» Лев Михайлович молча берет конверт, прячет в карман тужурки. Читать письмо на глазах сестер и отца он не в силах. Потом, у себя в комнате, достанет из конверта голубоватые листки и ощутит легкий знакомый запах духов. Быстрые, летящие строки. «Милый, не могу здесь. В этом ужасе. По ночам в дома врываются какие-то люди, говорят — анархисты. Уезжают в Париж Синягины. Ты их знаешь. Тоня (не сердись, я в эту зиму познакомилась с твоими милыми сестрами) учила немецкому их племянника, Коку. Я жду тебя в Париже. А когда все успокоится — вернемся в нашу квартиру на Николаевской. Жду…»
На следующий день Галлер побывает с сестрами на кладбище, положит еловые ветви на могилу матери — цветов нынче в Петрограде нет. Проводив отца и сестер, доедет в переполненном трамвае до Николаевской. Вот и дом № 68. На третьем этаже три ее окна, а этажом ниже жили Синягины. Он даже как-то побывал у них. Хозяин дома, известный всему Петербургу библиофил, показывал удивительнейшие, редчайшие книги, собрание гравюр. Впрочем, что ему Синягин. Увидит ли он когда-нибудь Надю?
Кончились два дня, данных Галлеру «на устройство личных дел», как значилось в документе за подписью начбрига Паттона. Он вернулся в Кронштадт. В штабе старшего морского начальника в Кронштадте С. В. Зарубаева, начальника 1-й бригады линкоров, сказали, что получено радио от наморси Щастного — из Гельсингфорса 12 апреля вышел последний эшелон. Галлер ждал своего «Туркменца», и он пришел в числе 167 кораблей всех классов и типов, составивших эшелоны третьего отряда. Дошел, не зря готовились к переходу! И вновь Галлер принял командование «Туркменией». Паттон лишь разводил руками: «Лев Михайлович, я отстаивал вашу кандидатуру. Но Щастный что-то вас не жалует…» Что ж, быть просителем Галлер не привык…
«Туркменец» стоит у стенки недалеко от Горного института. Палуба засыпана опилками, покрыта досками — для тепла. Но, несмотря на наступающую весну, в каютах и кубриках все равно холодно: с буксира-отопителя пара поступает мало. В Петрограде нет угля, в топку котла кочегары бросают добытую где-то угольную пыль, смешанную с опилками. Плохо и с питанием — более чем скромные нормы судовых пайков состоят из перловки, прозванной «шрапнелью», и ржавой селедки. Хлеба теперь полагается всего-то фунт. Правда, кое-что из продуктов хозяйственный баталер прихватил из Гельсингфорса. Совсем неплохо, если в котел с жидким супом можно иногда положить содержимое банки-другой мясных консервов…
Лев Михайлович вместе с механиком составил план ремонта, с тем чтобы эсминец в мае, как пройдет лед по Неве, был готов вступить в кампанию. Партийный коллектив после немалых споров одобрил его, и работы потихоньку идут. Галлер редко сходит с корабля, по вечерам много читает. Когда бывает дома, в Эртелевом переулке, каждый раз уносит два-три тома Льва Толстого. У него он находит многое, созвучное своим нынешним раздумьям. И как-то вписывает в толстую тетрадь: «Мы говорим: я потерял жену, мужа, отца, — когда они умерли. Но ведь часто и очень часто бывает, что мы теряем людей, которые не умирают. Мы теряем их, когда расходимся с ними; тогда они хуже, чем умерли для нас…» Вписывает это Лев Михайлович после долгих разговоров с зашедшими к нему на корабль командирами эсминцев «новиков» П. П. Михайловым со «Свободы», А. В. Бергом с «Гавриила». Гости, как он понял уже после их ухода, зашли на «Туркменец» не зря, что-то им было нужно. Но единомыслия установить не удалось. Галлер «товарищей» не проклинал, не согласился с утверждением, что «большевики продают Россию». И беседа вдруг оборвалась, командиры заторопились: «Дела, дела, Лев Михайлович!» Как можно обещать новой власти служить честно и вместе с тем за спиной предавать ее анафеме?! Или-или… Двоедушие всегда отвратительно. Разве можно с такими настроениями идти в бой?
