Тонко улавливавший конъюнктуру и «особенности политического момента», актер и режиссер Николай Губенко педалировал: «Мы имеем право сделать такой спектакль, потому что живем в государстве, где существует высокий эталон искренности и правды. Его дал нам Ленин и продолжает утверждать Леонид Ильич Брежнев…»
Готовясь к решающему сражению за «Высоцкого», опытный стратег и тактик Юрий Любимов собирал для публичного показа преданных друзей театра. Исподволь сочинялись коллективные письма, зондировались «инстанции». Непревзойденный мастер массовых зрелищ, «с буффонадой и стрельбой», Юрий Петрович понимал: нужен сильный ход, громкий скандал, шум, эпатаж, лишь бы не дать чиновникам возможности запретить, замолчать или заболтать эту принципиально важную для театра постановку.
Когда до Любимова докатились слухи о том, что в Москве инкогнито появился Сергей Параджанов, он поднял на ноги всех в надежде отыскать опального режиссера и завлечь его на просмотр. Юрий Петрович рассчитывал на непредсказуемость и неуправляемость Сергея Иосифовича.
Окольными путями удалось выяснить, что Параджанова в Москве укрывают его старинные приятели Катаняны, которые обставили его приезд со всеми предосторожностями, конспирировали. Режиссер-документалист, оператор и писатель Василий Катанян не забыл: «Любимов страшно искал Сережу… Юрий Петрович дозвонился к нам, попросив, чтобы Сережа приехал в театр, где намечался генеральный бой. За спектакль. А мы прятали Сережу. Ибо понимали: он страшно возбуждается на людях. Поэтому туда ему незачем ходить – нагородит такое, что головы не сносить… Инна отговаривала Сережу, она была очень против того, чтобы он шел на этот прогон: «Ты нужен для шумихи, для рекламы, нужно твое имя, нужна скандальность…»
Потом по просьбе Любимова Катанянам позвонила Алла Демидова, актриса, которой поклонялся Параджанов. Позже она сожалела, что «об этом сказали Параджанову. Он сразу же захотел прийти в театр…».
Отступать было некуда. 31 октября 1981 года Параджанов в сопровождении Василия Катаняна отправился на Таганку. Во время спектакля они сидели рядом с Любимовым, который постоянно глотал таблетки…
Само обсуждение состоялось в театральном буфете. «Юрий Любимов собрал в зале крепкую компанию людей искусства, науки, политики, – рассказывал Вениамин Смехов. – Выступавшие в защиту нашего спектакля были горячи и прекрасны: Ахмадулина, Зельдович, Капица, Карякин, Смоктуновский, Гречко…» Писатель Фазиль Искандер заявил, что это самый яркий спектакль из всех, которые он когда-либо видел: «Эстеты считали, что только они имеют право думать, бюрократы считали, что только они умеют думать. А не умеют думать ни те, ни другие. Высоцкий умел думать и умел возвратить народу то, что он думает…» Каждое выступление вызывало цепную реакцию. Юрий Карякин захотел, чтобы его слышали не те, кто находился рядом, а те, кто считал, что он имеет право решать и судьбу спектакля «Владимир Высоцкий», и судьбу самого поэта: «Все мы смертны и должны быть готовы к ней, к смерти. Я бы хотел спросить тех, кто боится воссоединения Высоцкого с народом… вы что – не смертны, что ли? Неужели вам безразлично, что о вас скажут ваши дети, которые любят и Высоцкого, и Окуджаву, любят их за правду, за совесть, за талант?!.»
А дальше случилось то, чего так опасался Катанян. Параджанов, которого он все время держал за полу пиджака и талдычил: «Умоляю, Сережа, не выступай, молчи», вдруг поднял руку. Черта с два его было удержать! Ведь и Любимов тут же поспешил: «Вот – Сергей Иосифович! Он хочет сказать!» Параджанова встретили аплодисментами. Кстати, единственного из участников худсовета.
– Театр на Таганке сейчас – электрокардиограмма Москвы, – начал Параджанов. – Я горжусь этим. Я не могу говорить без волнения: смотрите, как Высоцкий нас поднял, сблизил. Современниками каких удивительных пластов являемся мы! Еще одно гениальное рождение. Потрясающее зрелище, потрясающая пластика. Приравниваю вас просто к моцартовскому реквиему… Если бояться за спектакль – так за то, чтобы не рухнули стулья. Я просил бы вас убрать куклу Высоцкого. Она не нужна. Есть дух поэта… Должна быть создана книга, посвященная вашему спектаклю. Я захлебываюсь от восторга перед вами и вашей честностью. Я преклоняюсь перед вами…
Воодушевленный, не в силах сдерживаться, дальше он повел разговор о советском фашизме, уничтожающем лучших сынов Отечества, о «пыжиковых шапках» с Лубянки, которые и сегодня, как ночные разбойники, пробрались в зал, где поминают поэта… «…Вероятно, мы что-то прозевали… кого-то закрыли, кого-то открыли. Когда я ищу, кто меня закрыл, не могу его найти. Это какой-то клинический случай. Вероятно, не один человек закрывает людей, театры и спектакли, а это закрывает какой-то определенный аппарат, которого мы не знаем. Может, он в каком-то духе сейчас и присутствует с нами… А если надо закрыть, так все равно закроют! Это знаю абсолютно точно! Никаких писем не пишите, никого не просите. Не надо просить. Не надо унижаться! Есть Любимов, и мы его предпочитаем каким-то там аппаратам…
Юрий Петрович, я вижу, вы глотаете таблетки, не надо расстраиваться. Если вам придется покинуть театр, то вы проживете и так. Вот я столько лет не работаю, и ничего – не помираю. Пускай закрывают! Пускай мучают! Вы не представляете, как выгодно мне ничего не делать. Я получаю бессмертие – меня содержит папа римский. Он мне присылает алмазы, драгоценности. Я могу даже каждый день кушать икру. Я ничего не делаю. Кому-то выгодно, чтобы я ничего не делал…»
Самое печальное, что никто из присутствующих даже не улыбнулся, все приняли слова Параджанова за чистую монету.
– Сережа, побойся бога! – шептал режиссеру на ухо Катанян. – Какие алмазы? Какой папа римский? Что он тебе посылает?
– А мог бы, – заочно попрекнул Параджанов ватиканского небожителя.
«И еще больше возбудились друзья театра, – рассказывал Вениамин Смехов, – не могли расстаться, и в тесном кругу собрались, и до ночи толковали, горячились, пили и ели – под крышей дома на улице Воровского, в мастерской Бориса Мессерера, в гостях у него и у Беллы Ахмадулиной. Параджанов к ночи папу римского больше не поминал, зато советскую власть иначе, как «по матушке», обласкать не мог. Мы сидели с Галей и Юрой Визбором, итожили все, что случилось и произносилось в театре, и Юра сказал: мол, пожалуй, спектакль все-таки закроют, хотя какие-то выводы сделают быстро. Так оно и вышло: спектакль запретили, а вывод сделали… в адрес Сергея Параджанова».
Но перед тем состоялись «поминки» в ресторане «Баку». А позже Параджанову позвонили из театра:
– Сергей Иосифович! Просим приехать, чтобы выправить стенограмму. Мы ее отправляем в инстанции, наверх.
