Затем случился второй. У гроба Андрея Дмитриевича Сахарова третий. Только после этого его уговорили сделать операцию в Германии. В общем, помирать поехал, решил он про себя. И перед самой операцией в его сознании вдруг все прежние сомнения соединили в одну картину уже готовые ее фрагменты. Он вернулся в Москву и тихо сдал свой партбилет… При других обстоятельствах мог только затормозить, но не повернуть обратно. Он стал коммунистом после ХХ съезда партии, но под напором раскрывшихся фактов: «У нас «посадили» и уничтожили не только около 60 миллионов человек, у нас «посадили» всю культуру. В «Бесах» Достоевского стоит предупреждение, которое осталось неуслышанным. Россия была самой предупрежденной страной о грозящих опасностях и оказалась самой глухой. Завершается же ад архипелагом ГУЛАГ…»
Те, кто в 1985-м провозгласил перестройку, увлеклись самопросвещением. Друг друга просвещали, друг другом восхищались. Таких людей, как Карякин, было и есть очень мало, а сам он – один, сказал о нем его друг и коллега, политик Владимир Лукин.
Позже, после августа 91-го, волна назначений вынесла Карякина наверх, и на какой-то миг он случайно занял место на капитанском мостике, став членом ельцинского президентского совета. Не у штурвала, конечно, но неподалеку, получив эфемерное право давать советы первому Президенту России. И что? Да ничего путного. Юрий Федорович посмеивался в седые усы: «За эти 10 лет я сумел сделать два-три просто хороших маленьких дела, исправить какую-то несправедливость, просто потому что сидишь рядом и напишешь записку. Все остальное гасло…» Борис Ельцин ассоциировался у Карякина с… «чугунной бабой, которую мотает влево-вправо, то в фашизм, то в нацизм, в то в коммунизм, то еще черт-те куда…».
Юрия Федоровича укоряли в бессребреничестве, излишней, почти болезненной, щепетильности. В то время как иные его коллеги с депутатскими значками меняли влияние на всяческие блага, Карякин даже свою убогую хрущевку не удосужился сменить на нормальное жилье. Всё посмеивался: «Живо клёво: на улице Тренёва…».
«Заслуженного демократа» постарались втихаря проводить на «заслуженный отдых». Только не на того напали. Когда впереди снова замаячил коммунизм с анпиловски-зюгановским лицом, когда в 1993 году страна сделала осознанный выбор, проголосовав за полукриминальных соколов Жириновского, Карякин поставил диагноз: «Россия, ты одурела!» А потом из Германии ему прислали массу подобных высказываний, датированных началом 30-х годов ХХ века. Тогда до прихода Гитлера к власти здравомыслящие люди примерно теми же словами пытались остановить коллективное безумие немецкого народа. Ведь нация так же ответственна, как и личность. Неужели только смертельная опасность способна отрезвить?..
Один из своих замечательных рассказов Андрей Платонов назвал не менее замечательно – «На заре туманной юности». Так вот, на заре туманной юности Карякина его родной дядька Аркадий, который «многое понимал, когда надо, помалкивал, выпивал хорошо и тогда уже не всегда держал язык за зубами», подарил племяннику на день рождения толстую, в кожаном переплете тетрадь с напутствием: «Это тебе, Юра. Веди дневник. Что путное в голову придет – записывай».
С того самого дня, конечно крайне нерегулярно, он стал записывать в эту тетрадь свои и чужие, в основном вычитанные, умные мысли. Она и стала первым «томом» его будущей, может быть, самой важной книги. Позже, признавался молодой философ и беллетрист, «пристрастился к небольшим тетрадкам, книжечкам карманного формата, куда очень конспиративно начал записывать приходившую, в основном по ночам, всякую антимарксистскую «ересь». И поскольку страх перед всевидящим оком КГБ был у нашего поколения генетическим, придумал форму диалога: высказана (кем-то) мысль – оспорена – аргументирована – подвергнута сомнению и т. д. Вот и веду эти свои «дневники» всю жизнь, конечно, теперь просто записывая пришедшие мысли, порой записывая так небрежно, что сам с трудом понимаю…».
Но из этих «небрежных заметок» к 2007 году родилась книга-исповедь Юрия Карякина «Перемена убеждений», которая для автора по глубине и безжалостности самооценок стала мужественным Поступком.
Потусторонность Свидригайлова так или иначе провоцировала соавторов – Карякина и Высоцкого – на обсуждение соответствующих тем. Владимир как-то поведал Юрию Федоровичу историю, которую, по всей вероятности, переживал тяжело. Хотя рассказывал в своей обычной – полушутливой манере. «Я, – говорил, – однажды просыпаюсь и… – в гробу! Съежился, потом один глаз открыл – стенка, потом другой открыл, думаю, что-то не то… Потом сразу сел – в гробу, на столе. Кто-то из остряков пошутил. Так мерзостно… Но он и из этого сумел выжать песню и даже… не одну. И потом, после этого разговора, – вспоминал Карякин, – у нас некоторое время был свой пароль. Когда мы встречались, Володя всегда сначала расплывался, а потом на ухо – скороговоркой: «Еще – не – в – гробу!»
Но ведь действительно привиделись Высоцкому собственные похороны в страшном сне:
Сон мне снится – вот те на:
Гроб среди квартиры.
На мои похорона
Съехались вампиры…
Только не смерти как таковой и не клыкастых вурдалаков страшился поэт, а того,
…что я проснусь,
А они останутся.
Об этом во всю глотку на всю страну кричал Высоцкий, а Юрий Федорович расшифровывал старые записные книжки, и фраза за фразой на чистовике создавалась важная глава будущей книги «Достоевский и канун ХХI века», которую автор назвал «Встреча со смертью», без которой непостижимо всё его творчество. «Без встречи со смертью, – говорил Карякин, – нравственности быть не может. Я так долго думал об этом, что как будто накликал, а, накликав, предуготовился… Я всё это уже знал, потому что умирал в девять лет. У меня был дифтерит, я был безнадежен. В палате нас лежало четверо, и трое умерли, я их всех помню, как вчера. А я три раза умирал. Там есть такой приступ, когда задыхаешься, и всё… Улетает душа в какой-то тоннель, это я точно знаю, я сознавал, я видел: она улетает, а ты остаешься и видишь себя, тело свое видишь. В девять и в шестьдесят – разницы в этом отношении никакой. Я помню, я тогда спросил: мама, я умираю, а ты куда?.. А в этот раз (после инфаркта. – Ю. С.) было чувство жуткой досады, что не успел доделать то, что, наверное, не мне одному нужно».
Вот и Высоцкий «дожить не успел»…
После трех перенесенных практически на ногах инфарктов в 2007 году Юрия Федоровича разбил инсульт. Прогноз врачей был убийствен: «Сильнейшее поражение мозга. Говорить, понимать, вставать и даже есть сам не будет. Никогда». Карякин находился в коме, а жена, держа его за руку, молила: «Ты же у меня сильный, нам с тобой еще книжки надо доделать, давай, вылезай!» И он встал. И даже пошел. Но осталась немота. Ни устная, ни письменная речь не возвращались. Самое обидное – денег в семье на приобретение дорогостоящих лекарств не было, средства, вырученные от продажи московской квартиры, кончились. Публично объявленный сбор пожертвований безнадежно запоздал.
