Уже в городе рыли траншеи для уличных боев... Но в патроны у приморцев на исходе, как и снаряды.
Много времени спустя, уже после войны, военные историки подсчитали, что за 25 дней последнего штурма Севастополя немецкое командование, чтобы овладеть городом, израсходовало 30 тысяч тонн снарядов, а корпус Рихтгофена совершил 25 тысяч боевых вылетов, сбросив 125 тысяч тяжелых бомб, столько же, сколько английский воздушный флот сбросил на Германию с начала второй мировой войны до июля 1942 года. За три года...
Наступали последние часы обороны Севастополя.
У немцев в руках хутор Дергачи, вся Корабельная сторона, кроме Малахова кургана и Зеленой горки. Левое крыло фронта глубоко врезалось в город. Бойцы окапывались на склоне Исторического бульвара.
Вечером Николай Иванович вышел наверх и удивился наступившей тишине. Давно так не было. Немцы, считая, что дело сделано, не хотели рисковать в ночных боях, где огневое преимущество неприменимо.
Командарм собрал совещание, такое же, как когда-то в Экибаше, в начале героического и страдного пути Приморской армии на крымской земле.
Совещание короткое. Командиры дивизий докладывают о состоянии соединений и частей. В дивизиях в среднем по 300–400 человек, в бригадах — по 100–200.
Все смотрят на Крылова. Он — распорядитель боеприпасов. Он докладывает, что на 30 июня армия имеет 1259 снарядов среднего калибра и еще немного, до сотни, противотанковых. Тяжелых — ни одного.
Командарм дает ориентировку: держать в кулаке наличные силы, драться, пока есть чем, разбить людей на небольшие группки, чтобы пробиваться в горы к партизанам. Задача очень трудная, почти безнадежная, но это последний и единственный выход, об эвакуации нет речи, как и не было о ней разговора, когда начинался последний штурм.
Утром штаб Приморской армии перешел на запасной командный пункт 35-й береговой батареи. Под землей лабиринт отсеков и переходов.
— Что дальше? — спросил Крылова его заместитель майор Ковтун. Это была не тревога, а поиск реальных действий для штаба. Их в ту минуту не было, ибо не было никакой связи с частями, хотя была связь с Кавказом и Москвой.
— Дальше? — переспросил Крылов. — Разве не ясно, что дальше? Дальше — подороже отдать свои жизни. Так, чтобы, по крайней мере, шесть фашистов за одного. А если говорить о практических мерах, то пора личный состав штаба разбить на боевые группы, подумать о командирах, о картах. Вот этим и займитесь!
К полудню последние тысяча с лишним снарядов были израсходованы. Подбиты 28 немецких танков. Бои шли на улицах. Врукопашную.
Крылов, как всегда, прикован к телефонам. В восьмом часу вечера в одном из подземных отсеков батареи собрался под председательством вице-адмирала Октябрьского Военный совет флота и Приморской армии. Октябрьский зачитал телеграмму из Москвы с разрешением оставить Севастополь ввиду того, что исчерпаны все возможности его обороны.
Петров было заговорил о возможности пробиться в горы, но Октябрьский перебил его:
— Это — приказ!
Очень тяжелый приказ. Петров с трудом пережил нервное потрясение. Не менее тяжко воспринял его и Крылов.
Но он не знал, что прежде чем поставить командование Севастопольским оборонительным районом перед исполнением приказа, столь нравственно сложного, в Ставке и в Генеральном штабе все взвесили. Жертвовать командным составом, показавшим себя способным вести успешные операции против немецких захватчиков, не сочли возможным.
Обратимся к свидетельству Маршала Советского Союза А. М. Василевского. «Знакомство с Николаем Ивановичем Крыловым, будущим Маршалом Советского Союза, а тогда довольно молодым еще генералом, произошло у меня в августе 1942 года на объединенном командном пункте Сталинградского и Юго-Восточного фронтов, где я находился в качестве представителя Ставки. Заочно я знал Крылова и раньше. Он зарекомендовал себя как способный штабной работник уже в первые месяцы войны, во время боев за Одессу. А после восьмимесячной обороны Севастополя, одним из организаторов которой он был, возглавляя там штаб Приморской армии, в Ставке и Генеральном штабе держали Крылова на примете, как генерала, которому можно вверить армейский штаб на трудном, особо ответственном направлении...»
Петрова и Крылова в числе других командиров вывозили на подводной лодке. В Севастополе в это время шли последние неравные схватки. Заливались матросской кровью камни Херсонеса.
1 июля раздались по радио из Берлина звуки фанфар. Затем передали специальное сообщение о падении Севастополя.
Манштейн получил телеграмму от Гитлера. Интересно, открещиваясь от него через десять лет, почему же в тот час со слезами умиления вчитывался в текст телеграммы фашистского фюрера, который присваивал ему звание генерал-фельдмаршала?
И десять лет спустя Манштейн не удержался и воскликнул: «Какое это неповторимое переживание — насладиться чувством победы на поле боя!»
Он растроган тем, что один из его офицеров за ночь успел разыскать в Симферополе золотых дел мастера и заставил его изготовить из корпуса серебряных часов пару маршальских жезлов на погоны. Некий немецкий кронпринц прислал Манштейну в подарок золотой портсигар, на котором был выгравирован план Севастополя...
Глава четвертая. Сражение века
Тяжелое ранение, нервное напряжение последних дней обороны Севастополя дали о себе знать. К тому же Николай Иванович не был моряком, а подводная лодка не самый подходящий транспорт для морского круиза. Она уходила из Севастополя на большой глубине, ее преследовали самолеты и катера противника, вокруг рвались глубинные бомбы. Крылову трудно дался этот переход, почти все время он находился в забытьи.
Но и для заслуженного отдыха обстановка не благоприятствовала. Севастопольцы получали новые назначения. И. Е. Петрова вызвали в Москву, другие командиры поступили в распоряжение командования Северо-Кавказским фронтом. Врачи потребовали для Крылова дополнительного лечения, и его отправили в Астрахань, в глубокий тыл Северо-Кавказского фронта, и просили составить подробный отчет о Севастопольской обороне. Николай Иванович сел за первый свой труд по теории военного искусства, хотя душой рвался в дело, быть может, еще и не очень-то понимая в те дни значение чисто теоретической работы.
Обстановка на фронте была очень тревожной; враг рвался к Волге и Кавказу.
Даже по сдержанной информации в сводках Совинформбюро, человек, с первых дней войны приобщенный к большой штабной работе, мог составить достаточно четкое представление о том, что немецкое командование, несмотря на серьезное поражение своих войск в декабре сорок первого и в начале сорок второго года, в результате чего война принимала затяжной характер, не отказалось от реализации своих планов по захвату Советского Союза. Из тех же сводок можно было заключить, что ни в чем не изменились его оперативные методы. Все те же прорывы моторизованных групп, все та же тактика охвата.
