И когда Валерий почувствовал, что телефонный разговор завершен, достал из кармана имевшийся у него всегда на всякий случай моток провода, соединил концы и даже на ощупь заизолировал сростки изолентой.
А когда мы спросили его, как же он узнал, что телефонный разговор завершен, он ответил, что по импульсам слабого электрического тока, возникающего во время телефонного разговора.
Вот так проявились здесь и храбрость, и высокий профессионализм моего друга, офицера Валерия Захаровича Семыкина. Тогда он был награжден медалью "За отвагу". Мы продолжаем дружить с ним вот уже почти 60 лет.
А Касперович, оказывается, сбежал, дезертировал с поля боя. Ошибся я в нем. Неопытным был еще, доверчивым. Мы долго считали его без вести пропавшим, но в январе 1945 года, уже после боев за Варшаву, его где-то выловили и доставили в батальон. Но об этом позже.
Короткие артналеты продолжались всю ночь, и всю ночь мы ожидали контратаки, на которую немец решился только с рассветом. Начали ее гитлеровцы по классической для них схеме: вначале мощный артналет, от которого почти всех нас защитили надежные перекрытия и толстые краснокирпичные стены каменных подвалов. Да и прямых попаданий в окопы снарядов или мин на этот раз не случилось.
За время немецкой артподготовки их танки и пехота выдвинулись на расстояние, которое позволяло им вести уже прицельный огонь по нашим позициям. А это значит, что и мы уже могли вести такой же огонь по наступающим. Однако командир роты отдал приказ ответный огонь не открывать до его сигнала ракетой красного дыма (были и такие сигнальные ракеты). Жутковато было видеть перед собой врага, подбиравшегося все ближе и ближе, и сохранять огневое молчание, когда палец сам тянулся к спусковому крючку.
Но вот немецкая пехота, наступающая за танками (а танков было штук 5-6), выбежала из-за них и пошла вперед. Это и был момент, которого "ждала" ракета красного дыма. По ее сигналу ожили все наши пулеметы, и ручные - в составе взводов роты, и станковые - старшего лейтенанта Жоры Сергеева. Прямо на наших глазах цепи наступающих фрицев стали редеть. По приближавшимся танкам, "пантерам" и "тиграм" из пулеметов и ПТР огонь велся в основном по смотровым щелям. И вот, когда водитель вырвавшегося вперед танка, видимо потеряв ориентировку из-за попадания пуль в смотровые щели, подставил борт своей машины под выстрелы бронебойщиков, эта "пантера" была подбита и загорелась. Фашисты стали выскакивать из нее. Тогда старший лейтенант Сергеев, крикнув своему заместителю, высокому, крепкому, единственному в этом наборе штрафников бородачу со знаменитой фамилией Пушкин: "Прикрой!" выскочил с пистолетом и бросился к этой группе. Как уж получилось так, что он отличил офицера в группе вроде бы одинаково одетых в черные комбинезоны немецких танкистов, не знаю, но, сделав несколько выстрелов в находившихся около него гитлеровцев, подскочил к этому немцу, сбил его с ног, прижал к земле и держал так, пока к Сергееву на помощь не подбежали несколько бойцов.
В наступившем переломе, когда остальные танки, пытаясь развернуться, подставили борты и еще один из них остановился подбитым, а оставшиеся повернули назад, командир роты подал сигнал "в атаку".
Поднявшиеся штрафники с какой-то особой яростью добивали оставшуюся, не успевшую убежать фрицевскую пехоту. А Жора Сергеев и подбежавшие к нему бойцы подняли и разоружили немца, оказавшегося гауптманом (капитаном), командиром танкового батальона. Ценный трофей добыл Сергеев! Пленного вскоре отправили в штаб батальона под конвоем бронебойщиков, подбивших танки и, по нашему мнению, заслуживших тем самым досрочное освобождение и награды.
И это была последняя серьезная на этом фланге попытка фашистов вернуть утраченные позиции. Больше они на это не решались. А мы, развивая успех, преследовали отступающих еще километра два. Захватили позиции их второго (или третьего?) эшелона обороны в населенном пункте близ города Сероцк и на этом остановились. Несколько менее значительных вылазок фрицев, видимо прощупывавших нашу стойкость и готовность дальше вести бои, мы отразили без особого напряжения.
Через два дня нашу роту сменил какой-то стрелковый батальон, командир которого, майор, уж очень дотошно выспрашивал нашего ротного о контингенте воинов роты и совсем немного - о противнике. Видимо, этот батальон дальше наступать не собирался. Это за него, выходит, сделали мы.
Итак, за эти трое суток боевых действий задача, поставленная нашей роте, была выполнена и быстро, и, как оказалось, с небольшими для такого результата потерями. Мало того, что эту часть плацдарма мы восстановили, он был еще не только расширен до прежних размеров, но и углублен на 2-3 километра.
Естественно, что вывод роты из боя и отвод ее в тыл был расценен штрафниками как признание Командующим, генералом Батовым смелости, решительности, геройства и мужества этих бывших офицеров, достойных того, чтобы без ранений быть прощенными, освобожденными, а может быть, и представленными к наградам, как это сделал в свое время другой командарм, генерал Горбатов, о чем в батальоне знали все, и это его решение считалось мерилом доброго, справедливого отношения к людям, где-то оступившимся, в чем-то провинившимся.
Когда проходили знакомые каменные подвалы, теперь уже занятые не то каким-то штабом, не то тылами сменившей нас части, командир роты приказал сделать здесь маленький привал-перекур. Я и некоторые офицеры подошли к подбитым немецким танкам еще раз посмотреть на них вблизи.
Меня удивило, что в некоторых местах броня была нарушена, но оказалось, что разрушено было и откололось только бетонное усиление брони, довольно толстое. Подумалось, что иссякает у Гитлера хваленая крупповская сталь, если и здесь уже не настоящая, а "эрзац-броня". Может, тогда я и не прав был. Но это было только первое мое впечатление о хваленых "тиграх".
Наш капитан снова построил роту, поблагодарил всех за образцовое выполнение боевой задачи. "А теперь споем?" - завершил он свое краткое выступление. И тут оказалось, что молодой политрук лейтенант Мирный обладает сильным и звонким голосом.
С первого шага (это считалось добрым знаком) он запел популярную тогда у артиллеристов песню: "Артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы, зовет отчизна нас..."
С каким воодушевлением пели штрафники охрипшими голосами эту и другие песни всю дорогу до самого штаба батальона!
Остановив строй у домика, где разместился комбат, и подав команду "смирно", капитан пошел докладывать. Неожиданно долго тянулись минуты в ожидании выхода комбата Батурина.
И вот он вышел. Невозмутимый, спокойный. А за ним понуро шел ротный. Какое-то странное предчувствие охватило, наверное, каждого.
