На прощание ей непременно хотелось хоть одним глазком увидеть неведомую страну, окутанную легендами. «Язык до Киева доведет», – решила она и, следуя порывам своей горячности, направилась искать Шамбалу.
Под видом писательницы, пишущей книгу о Гималаях, она попыталась перейти запретную зону, охраняемую английскими военными. Британский капитан саперного отряда, получив сообщение о том, что какая-то европейская дама пытается на лодке перебраться через реку, немедленно отправился за ней, нашел и тут же вернул нарушительницу обратно. Елена очень рассердилась на беспардонное вмешательство британского военного представителя, пыталась возражать, но вскоре, убедившись в бесполезности своих усилий, прекратила сопротивление. Она неожиданно для себя подружилась с женой остановившего ее капитана, два месяца гостила в его семье, и только потом стала готовиться к отъезду.
Однако любопытство и упорство взяло верх, и через некоторое время Елена вновь попыталась пробраться в Тибет, теперь уже со стороны Кашмира. Ее путь лежал через Лахор.
Никто не может миновать этот город, пробираясь в Тибет со стороны Кашмира. Может быть, поэтому, очутившись в Лахоре, Елена не могла не столкнуться с давним приятелем своего отца, немцем Кюльвейном, который, по счастливому стечению обстоятельств, в то время там тоже остановился. Как оказалось, Кюльвейн ее разыскивал. Уже несколько лет родня не имела никаких известий от Елены. Полковник фон Таи наводил справки везде, где мог, в надежде разыскать свою дочь. Когда он узнал, что Кюльвейн направляется в Индию, то просил друга посодействовать ему в этом вопросе. Кюльвейн направился в Тибет в сопровождении двух друзей, желая пересечь Гималаи и провести кое-какие исследования. Он был естествоиспытателем, совершенно не верил в чудеса, был занят чистой наукой, уважая лишь факты.
Елена обрадовалась неожиданной встрече и попросилась примкнуть к небольшой группе Кюльвейна, надеясь на поддержку. Одновременно к ним присоединился монгольский лама, что вызвало у всех особый интерес.
Европейцам путь через пограничные посты Гималаев был закрыт. Но отряд из пяти человек решил рискнуть, пойдя на небольшую хитрость с переодеванием и наивно полагая, что людей, одетых в местные одежды, должны принять за «своих». Но группа не учла, что «свои» могут и заговорить с незнакомцами на родном языке, которого в
группе никто не знал. Однако все пятеро верхом на лошадях бесстрашно пустились в путь. По дороге Кюльвейн засыпал ламу вопросами, похожими, скорее, на допросы. Лама спокойно отвечал и вскоре заявил, что умеет «творить чудеса», в том числе производить «воплощение». Как только Кюльвейн услышал слово «воплощение», он воспылал непременным желанием «лично увидеть и разоблачить этот «языческий трюк», так как был абсолютным скептиком. Случай вскоре представился.
Позже Елена вспоминала:
«После четырех дней ходьбы группа Кюльвейна остановилась на отдых в одной маленькой, ничем не примечательной деревушке. Лама, сопровождающий группу, сказал, что совсем недалеко, в пещерном храме, также "остановилась большая группа святых ламаистов или, проще говоря, монахов, способных творить великие чудеса".
Кюльвейн, недолго думая, сразу же отправился к монахам с визитом с целью установить между двумя группами дружественные отношения и уговорить их показать феномен "инкарнации" или, по другому говоря, "воплощения". Однако, несмотря на все приложенные им усилия и его щедрые подарки, настоятель отказался что-либо показывать. Но вдруг он заметил на моей руке кольцо, которое я носила как талисман, который возымел на настоятеля действие неоспоримого приказа. Увидев талисман, монахи тотчас начали подготовительные работы, а в соседнем поселке у бедной женщины по договоренности был взят 3-4-месячный ребенок. Кюльвейну пришлось поклясться, что в течение семи лет он не разгласит увиденное им и услышанное.
Принадлежащий мне талисман – это обыкновенный агат. В Тибете и других местах его называют "А-ю" и ему присущи таинственные свойства. На нем выгравирован треугольник и в этом треугольнике мистические слова. Такие камни буддисты-ламаисты высоко ценят; ими украшен трон Будды; далай-лама носит такой камень на четвертом пальце; их можно найти в Алтайских горах и вблизи реки Ярхун (Yarkun). Мой талисман принадлежал раньше очень уважаемому жрецу-калмыку и дан мне в дар. Хотя бродячее племя калмыков считается отпавшим от первоисточника ламаизма, они поддерживают дружеские отношения с племенами Восточного Тибета… У каждого шамана имеется подобный талисман. Он носит его привязанным к шнурку и держит под левой мышкой. "Какая польза вам от него и какова его роль?" – это были вопросы, которые мы часто задавали нашему проводнику. На них он никогда не отвечал прямо, а ограничивался некоторыми разъяснениями, обещая, что когда появится подходящий случай, и мы будем одни, он попросит, чтобы камень сам ответил. Например, он объяснял, что как только он возьмет камень в рот, показывается его отец, освобождает его от тела и ведет туда, куда пожелает, куда прикажет.
Прошло несколько дней, пока все было приготовлено. Ничего за это время не случилось, исключая только того, что на какой-то приказ Бхикшу из глубины озера на нас взглянули некие лица. Одним из этих лиц оказалась сестра Кюльвейна, которую он оставил дома здоровой и радостной, но которая, как мы узнали позже, умерла незадолго до начала его странствий. Вначале появление этого лица взволновало Кюльвейна, но он призвал на помощь весь свой скептицизм и попытался разъяснить нам, что это видение – лишь тень от облаков или отражение веток дерева, как это делают все подобные ему люди.
В назначенное послеобеденное время ребенок был принесен в вихару и оставлен в вестибюле, так как дальше этого места, внутрь святилища, Кюльвейн не решился идти. Ребенка положили посреди пола на покрывало. Всех посторонних выслали вон. У дверей поставили двух монахов, которым поручили задерживать любопытных. Затем все ламы уселись на пол, спиной к гранитным стенам, так, что каждый был в десяти футах от ребенка. Настоятель сел в самый дальний угол на кожаный коврик. Только Кюльвейн поместился поближе к ребенку и с большим интересом следил за каждым его движением.
Единственное, что требовалось от всех нас, – это соблюдать абсолютную тишину. В открытые двери ярко светило солнце. Постепенно настоятель погрузился в глубокую медитацию, а остальные монахи пропели вполголоса краткую молитву; единственным звуком был плач ребенка.
Прошло несколько мгновений и движения ребенка прекратились. Казалось, что маленькое его тельце окоченело. Кюльвейн внимательно наблюдал. Оглядевшись кругом и обменявшись взглядами, мы убедились, что все присутствовавшие сидят неподвижно. Взор настоятеля был обращен на землю, он даже не глядел на ребенка. Бледный и неподвижный, он больше похож был на статую, чем на живого человека.
