— Дорогой Джей, не надо! — взмолился он. — Не проси меня выступать! Если я начну говорить, меня уже не остановишь! И один Бог знает, что я могу ляпнуть!
Такого рода трудности были у нас в Пен-клубе, в комитете драматургов, с еще одним ирландцем, Джорджем Бернардом Шоу. Обычно он был просто образцовым членом комитета, но время от времени извечный порок давал себя знать.
— Кстати о музыкальных бокалах, — перебивал он выступающего. — Когда ставили мою пьесу, вышла такая история… Сейчас расскажу!
Рассказывал он с неизменным остроумием, нисколько не рисуясь, одна история тянула за собой другую… Председатель Картон демонстративно клал перед собой на стол часы, но Шоу, разогнавшись, не замечал никаких намеков. Наконец Картону приходилось пустить в ход председательский молоток.
— Прошу прощения, дорогой Шоу! Не сомневаюсь, все здесь, как и я, с удовольствием дослушали бы ваш рассказ до конца, но…
И он указывал на листок с повесткой дня.
— Простите! — отвечал Шоу. — Вы совершенно правы! Так о чем мы говорили?
После близкого знакомства с Германией мне было бы смешно, если бы не было так противно слышать, как немцев выставляют грубыми и зверскими. На самом деле это самый добродушный народ на свете. В Германии практически нет случаев жестокости к животным. Барбаросса когда-то приказал бросить свой походный шатер, потому что на крыше свили гнездо ласточки. В каждом немецком парке непременно имеется специальная кормушка, где суровые смотрители в серых форменных костюмах утром и вечером накрывают стол для «певцов», как здесь принято выражаться. В Германии любят птиц. В Шварцвальде специально устанавливают на верхушке печной трубы колесо от телеги, чтобы аисты могли устроить там гнездо. Кошки здесь не в чести, потому что здоровая кошка, в любой стране, убивает в среднем сотню птиц за год. Никогда не понимал, как может человек, любящий птиц, держать у себя кошку. Единственное, в чем я мог бы упрекнуть немцев как нацию, — чрезмерное увлечение патриотизмом. Здесь, по большей части, истоки всех их безумств. Пример — студенческие клубы дуэлянтов. Чтобы быть готовым сражаться за родину, немецкий юноша должен приучиться терпеть боль и ранения — для этого и служат поединки со всем их кровавым антуражем. Я пару раз присутствовал на таких дуэлях во Фрайбурге и с ужасом поймал себя на том, что меня будоражит запах крови. Скрывающийся в нас хищник не чужд ни одной нации; он рыщет по всему миру. В Англии его выпускают порезвиться на футбольное поле или на боксерский ринг — там он почти безвреден. Мой секретарь, ездивший со мной во Фрайбург, молодой человек по имени Джордж Дженкинс, научил тамошних ребят играть в футбол. Им страшно понравилось; когда мы уезжали, они проводили по три матча в неделю. Старые седые профессора качали головами: новшество плохо сказывалось на количестве поединков. Юноша, которому предстоит играть за свою команду в субботу, не захочет рисковать, что ему выколют глаз в пятницу. Дамы, конечно, все были против нас. Милая фрейлейн искренне гордится, если ее кавалер появляется в обществе, сплошь обмотанный бинтами, и шарахается от любимого, когда он приходит с футбольного поля растрепанный и весь в грязи. Вместе с Киплингом она считает его чумазым болваном и уверяет, что сражения — куда более привлекательная игра… по крайней мере для зрителей. Впрочем, женщины и поэты (за исключением истинно великих) от природы кровожадны. Уильям Эрнест Хенли и даже милый Стивенсон соловьями разливались о том, как благотворна кровавая баня для цивилизации. Другое последствие увлечения футболом во Франкфурте — там стали пить меньше пива. Студенческие попойки — еще одно печальное свойство немецкого патриотизма. Каждый истинный немец с самого нежного возраста должен быть способен выхлебать больше пива, чем его сверстник из любой другой страны. Они превращают себя в раздутые пивные бочонки во славу святого Михаила. А мальчишка, увлеченный футболом, заботится о дыхалке и ложится спать трезвым. Пожалуй, мы в Англии слишком много значения придаем спорту, но во всяком случае, это не худшая из возможных ошибок. Неплохо, если бы французские мальчишки серьезнее относились к спорту.
Неподалеку от Фрайбурга стоит на берегу Рейна небольшой город-крепость под названием Брейзах. В Средние века жителям Альтбрейзаха, должно быть, нелегко было поддерживать уровень патриотизма на должной высоте — каждые несколько лет город переходил из рук в руки. То Франция его захватит, и, конечно, все добрые горожане обязаны славить Господа за то, что сделал их французами, и рваться умереть за Францию. Не успеют привить детям ненависть к Deutscher Schwein[28]глядь, они уже опять немцы. Бог на сей раз взял сторону кайзера, и оставшиеся в живых обитатели Альтбрейзаха восславляют Unserer Gott[29]. До следующей победы французов, когда им придется спешно восхвалять Notre Dame[30] и объяснять детям, сколь почетно погибнуть за Францию; и так триста лет подряд. Чтобы быть патриотами, горожанам пришлось развить у себя быструю реакцию.
Теннис во Фрайбурге тоже начал входить в моду при нас. В то время там было всего два теннисных корта — а когда я в прошлый раз был в городе проездом, насчитал не меньше сотни. Рыженькая девчушка, которую я учил игре, стала чемпионкой Германии среди женщин.
Мюнхен — хороший город, но климат там безобразный. Я раньше думал, что только мы, англичане, вправе жаловаться на погоду, но путешествуя, убедился, что наша погода — лучшая в Европе. В Германии, случалось, дождь шел шесть недель подряд без перерыва. Во Франции я, ложась спать, ставил кувшин с водой для умывания поближе к пылающему очагу, а утром неизменно оказывалось, что огонь угас и в кувшине вместо воды — кусок льда. В Голландии всегда дует холодный ветер. А в Италии вообще нет зимы.
— У вас в холодной Англии, — говорят итальянцы, — шесть месяцев в году люди жмутся к каминам, чтобы согреться. У нас в Италии даже каминов нет. Сами посмотрите!
И действительно, каминов нет. Итальянцы носят с собой железное ведерко с кучкой горящих угольев. Не знаю, как от них можно согреться, — разве что сесть на ведерко? Я, впрочем, не пробовал. Двое моих друзей умерли от холода в Италии. А уж в России… Англичане, что ворчат по поводу родного климата, пожили бы там с полгодика — не важно, летом ли, зимой ли. В любом случае это их излечит.
Главное занятие в Мюнхене — наряжаться. Там всегда у кого-нибудь праздник, а все прочие присоединяются к веселью, если больше заняться нечем, а чаще всего как раз нечем.
Христиане отмечают церковные праздники и дни святых. В Мюнхене святым раздолье. Их там видимо-невидимо, и у каждого свой особенный день, заканчивающийся танцами. Для людей мирского склада устраивают цеховые праздники, студенты проводят шествия, а люди искусства — балы-маскарады. На эти блистательные балы приходят толпы народу, а извозчиков в городе вчетверо меньше. В дождливый вечер на улице можно встретить богов и богинь в непромокаемых плащах, фею в галошах или Сократа с Буддой под одним зонтиком. В ясную ночь бал выплескивается на улицу. Возвращаешься домой спать, а тебя вдруг подхватит компания рыцарей-тамплиеров и увлечет на ведьминский шабаш.
