Конец ужина прошел шумно. Шеф громогласно рассказывал анекдоты, довольно остроумно шутил, охотно и громоподобно смеялся. Но глаза его при этом жили сами по себе — они не смеялись. Они прощупывали, жгли. Может, я еще не привыкла к этому необычному взгляду?
Когда прощались, шеф мило сказал:
— Приходите почаще, Женя. Моя Марго тоже скучает.
— Обязательно приходи, — Марго уже говорила мне «ты». — Господин Адлер, вы привезете Женю ко мне… хотя бы завтра. Хорошо, милочка?
«Милочка» растаяла от радушия хозяев. Рассыпалась в благодарностях.
Марго пошла проводить до выхода. Снова мы шествовали через анфиладу комнат с дорогой мебелью и дешевыми салфеточками и подушечками. Адлер шел позади, Марго оглянулась на него и зашептала в ухо:
— Ты, милочка, не теряйся. Как старшая говорю — держись за этого немчика. Мой, как видишь, тоже не бог весть что, а живу. Когда бы я так устроилась?
Горничная открыла дверь, и я с удовольствием вдохнула свежий ночной воздух. Удивительно, что мир остается прекрасен даже тогда, когда в этом мире живет нечисть.
В течение недели я четырежды была у Марго — так она меня полюбила, дня не могла прожить. Толку от этих посещений было немного. Однажды столкнулась в дверях с уходившим итальянским офицером. Один раз какая-то румынская семья ужинала. Обычно встречи с Марго были наполнены разговорами о нарядах. Я не могла понять — зачем человеку столько вещей, пусть даже очень редких, бесценных, единственных в своем роде. Если Марго проживет еще сто лет — и то не износит своих платьев.
Это я спросила более вежливо, чем думала.
Марго просто просияла:
— Глупышка ты, моя милочка! Я тоже такой была — чуть не подохла в оккупации. Все имущество, что на себе… Ионеску сделал меня барыней…
А дальше шли нравоучения, как жить. Мне было нестерпимо скучно. Пыталась навести Марго на разговор о шефе, но Марго неохотно говорила о нем. Видимо, он угнетал ее даже в свое отсутствие, — чего она, по своей глупости, вероятно, не понимала.
Одну из таких наших бесед прервал своим появлением Ионеску. Напомнил об ужине. Сели за стол и молча принялись поглощать отваренную курицу с рисом.
Шеф за весь вечер почти не взглянул на меня — ухаживал за супругой, говорил, как нестерпимо он устает, опять рассказывал анекдоты. Откуда он их черпал в таком количестве! Марго сияла, видимо, шеф был далеко не равнодушен к своей глупой и красивой супруге. Марго бросала на меня победоносные взгляды — вот как надо устраиваться!
— Ион, — проворковала она нежно, — давай хорошо пристроим Женечку. Бедняжка все одна и одна. Этот дикий братец ее изведет.
Не знаю, почему Марго решила, что Федор — дикий братец, что он обязательно должен свести меня в могилу.
— Давай, дорогая, — сказал он не менее нежно, насколько мог быть нежным его громкий голос. — За кого мы ее выдадим?
Марго цвела:
— Арнольд Адлер… Скажи ему — чего он тянет? Правда, Женечке он не по душе. А Курт Вассер? Или вот, — Марго шлепнула себя по лбу, — этот русский…
— Как интересно, — перебила я. — Русский офицер? Или гражданский? Гражданского мне не надо!
Марго открыла рот и — закрыла. Под взглядом шефа. Один глаз-паук смотрел на Марго, другой — на меня.
— А знаете, Женя, мне кажется, я вас где-то видел.
Только бы не выдать себя. Только бы не поддаться леденящему ужасу. Неужели Федор был прав?
— Очень может быть! — весело отозвалась я. — Такого частого гостя в доме можно приметить…
Марго тоже рассмеялась.
— Он так всегда смешно шутит, Женечка, когда в настроении!
— Да нет, — сказал шеф. — Я вас видел где-то до знакомства.
— А-а-а! — протянула я. — На дороге, наверное!
И со смехом рассказала, как шеф едва не задавил меня.
— Наверное, тогда, — согласился шеф.
У меня сердце подпрыгнуло от радости.
— А может, и нет.
Снова ледяной ужас.
— В общем, не помню… Вы уже уходите, Женя?
— Да, — сказала я, — Федор не любит, когда я задерживаюсь.
Марго и шеф проводили меня до крыльца. У крыльца стояла коляска шефа.
— Садитесь, Женя…
Неужели он сам повезет? Арест?
Шеф кликнул кого-то из солдат и по-румынски приказал отвезти меня домой.
Всю дорогу я пыталась собрать мысли и не могла. Так и вошла к Федору — растерянная, испуганная. Выложила все, как ни на есть, даже про страх.
— Плохо, сестричка, — сказал неожиданно ласково Федор. — Как видишь, я был прав. У этих людей профессиональная память.
Я попыталась успокоить его и себя.
— Может быть, он все-таки не узнал, Федор?
— Не очень верю. Хотя и допускаю, как исключение…
— Твоя первоочередная задача сейчас — выяснить, вспомнил ли тебя шеф. Значит, придется бывать у них. Другого пути нет. Да и прерывать так сразу отношения, после намека, опасно. Даже если он тебя не помнит, твое непоявление у Марго вызовет ненужные нам подозрения. Поняла?
— Да.
Но Федор повторил еще.
— Первоочередная задача — выяснить, узнал ли тебя шеф. Только тогда мы будем думать о будущих планах.
Мы помолчали. Около Федора удивительно спокойно, мысли становятся в строй. И я уже размышляла не об угрожавшей опасности, а о невыполненном до сих пор задании Центра.
— Федор, как же насчет секретной части?
Он ответил не сразу.
— Ты поняла мою задачу?
— По-ня-ла! — протянула я недовольно.
— Вот и действуй… Секретную часть найдем без него.
— Как?
— Я, кажется, напал на след… Разговорился с сержантом из жандармерии. Слово за слово — шеф бывает в имении… Есть тут имение удравшего румына. Я на него внимания не обращал, думал — обычный штаб. Зачем шефу ездить в армейский штаб?
— Ты же молодец!
Глаза Федора выглянули из-под дремучих бровей. Когда глаза его выглядывают, сразу видно, какой добрый и красивый человек он.
Днем попыталась выспросить свою товарку по молокозаводу, пожилую, усталую женщину: существует ли на самом деле имение?
— А, есть, — подтвердила она, — тут до сорокового года жил румын. Богатый был…
— Где он сейчас?
— Румын?.. Сбежал в Америку.
— Кто в этом имении сейчас?
— Да бог его знает…
Федору больше повезло.
Начал он с того, что поменялся с другим кучером и повез молоко в имение. Привез. Там стоял отдельный румынский дивизион на переформировании.
Дальше путь Федора лежал в Фалешты — небольшой городок.
Раннее летнее утро. Жаркое солнце еще не разогнало ночную прохладу. Тележка чуть подпрыгивала по укатанной дороге, бежавшей между кукурузных полей, высоко уже поднялись кинжальные листья. Стояла удивительная тишина, мирная, светлая. В такое время хорошо думается.
