Готовясь к битве, Хмельницкий ожидал татар, которых агитировал в Крыму сын Тимош, вел дипломатическую игру с польскими магнатами. Через своих осведомителей он знал о разладах и спорах в польском лагере.
Вишневецкий, оскорбленный, что не ему поручили возглавлять войско, не хотел признавать первенства Доминика Заславского и других региментариев, назначенных сеймом. Забрав свои двенадцать тысяч воинов, он стал отдельным лагерем, наблюдая за событиями. Само же войско, состоявшее из шляхты всех рангов, больше пьянствовало и разглагольствовало, чем готовилось к битве. Хмельницкий отправил князю Заславскому письмо, предлагая прекратить войну, которая якобы началась из-за зверств и самовольства князя Вишневецкого.
Письмо вызвало волнение в польском лагере. Многие шляхтичи, которые рвались домой в Польшу, полагали, что следует кончить дело миром. Другие вообще считали ниже своего достоинства воевать с казаками.
— На такое быдло, как казаки, — заявляли они, — не стоит даже тратить пуль: мы их плетьми разгоним по полю, как только прикажет наш предводитель.
Неспокойно было и в лагере Хмельницкого. Он чувствовал, как с каждым днем нарастало вокруг него недовольство и все явственнее становился ропот. Его ругали за медлительность, за то, что затягивает выступление. Но еще не собралось войско, медлят татары, да и не возвратились послы из Варшавы.
В это время гонец принес ему письмо, которое дало новый прилив сил и утвердило уверенность в своей правоте. Писал иерусалимский патриарх Паисий, который, направляясь в Россию, пребывал сейчас в Успенском монастыре в Молдавии. Он обращался к Хмельницкому, как к «законному правителю Украины», с просьбой разрешить проезд.
Непосредственное обращение патриарха к нему, Хмельницкому, повышало его авторитет, и он шлет Паисию почтительный ответ. Письмо в Молдавию доставил один из самых образованных полковников, близкий единомышленник и советник Силуян Андреевич Мужиловский. Это было первое дипломатическое поручение Мужиловского, в будущем самого доверенного и деятельного посла Хмельницкого. В помощь Мужиловскому и для его охраны был послан киевский полковник Михайло Крыса — разбитной и смышленый, он как никто лучше подходил для выполнения этой ответственной миссии.
Тем временем Хмельницкий отправился под Староконстантинов, где была назначена встреча с комиссарами сейма для заключения мира. И хотя он стремился к миру, но понимал, что это невозможно. Об этом свидетельствует письмо хотмышскому воеводе Семену Волховскому от 29 июля 1648 года: «Поглядим, какую комиссию захотят с нами иметь: оттуда, из Польши, пишут нам, просят о мире и о согласии, а тут по ближним городам, где наша Русь, где православные христиане живут, хватают, рубят и разным мукам предают и попов духовных наших на колья сажают… И не надеемся, чтобы при таких их делах мог быть мир между нами…»
Комиссия так и не приехала, но вернулись послы. Привезенные ими условия мира, уже всем известные, были неприемлемы и лишь подлили масла в огонь.
В начале сентября, нарушив перемирие, польско-шляхетское войско начало свое наступление из-под Глинян на Збараж, а оттуда на Староконстантинов. Торжественно, одетая и вооруженная с невиданным богатством, беспрерывной лавиной двигалась шляхта в серебряных шлемах и панцирях. На гусарах поверх панцирей были наброшены леопардовые, медвежьи, рысьи шкуры, у многих к спинам прикреплены крылья орлов и ястребов, над сверкающими шлемами реяли разноцветные перья. Грозно выступали огромные, словно отлитые из меди, с расшитыми драгоценными камнями попонами, лошади.
Из свидетельства очевидца Самойла Твардовского: «Золотом блистали их щиты, султаны, бунчуки, палаши и мечи; от серебра ломились шатры, шкафы и столы. Даже наиболее охочему к этому врагу и половины было бы достаточно. Не знали они, что все это богатство, как на ярмарке, обменяют на простое железо, на самопалы, ремни, конопляные подпруги, попоны, рядна, бурки и бедные свитки».
Узнав о выступлении шляхетского войска, Хмельницкий поднял армию. Вместе со старшиной он объезжал ряды на своем белом аргамаке и над полем разносился его сильный голос, призывающий казаков на бой за веру и отчизну. В замке ударили орудия, зазвенели колокола во всех церквах, довбыши[72] ударили в литавры, армия двинулась в поход. Глухо загудела земля. Застонали, заскрипели возы. В лучах утреннего солнца засверкали пики и сабли. Заколыхалось и сдвинулось разноцветное море жупанов, казацких шапок. А над всем этим — знамена, словно птицы с красными, малиновыми, голубыми крыльями.
8 сентября армии сошлись. Их разделяла небольшая речушка Пилявка с болотистыми берегами, впадающая в приток Южного Буга. Здесь, в полутора милях к юго-востоку от Староконстантинова, на правом берегу Иквы в некотором отдалении от берега и расположил свои войска Хмельницкий, а сам разместился вместе со старшиной в небольшом Пилявецком замке. Сразу же приступили к укреплению лагеря. Обвели его большими земляными валами, окружили шестью рядами возов, сделав удобным и для обороны, и для наступления.
Вражеская армия стояла на левом берегу. Оба берега Иквы, которые связывала плотина, захваченная казаками, были в эту осеннюю пору заболочены. Чтобы сблизиться с войсками Хмельницкого, полякам необходимо было одолеть болотистые берега Пилявки и Иквы. Особенно неудобны для военных действий были берега Пилявки, извилистые и изрезанные ручьями. Все это затрудняло передвижение польских войск, главной силой которых была кавалерия, лишало возможности создать земляные укрепления. Два дня потратили они на то, чтобы кое-как устроить лагерь.
Бой начался 11 сентября. Он шел целый день. Три раза польская пехота захватывала плотину, но не могла закрепиться. Лишь к концу дня в бой вступила кавалерия, которая в обход через болота вышла во фланг и, ударив по плотине, вытеснила с нее казаков.
На следующий день поляки укрепляли шанцами плотину и проводили совещания, как быть дальше. Шляхтичи боялись, что к Хмельницкому придут татары, и тогда его сила возрастет. И они действительно пришли, но это был небольшой 4-тысячный отряд из Буджакской орды во главе с мурзой Карач-беем. Невелика подмога, если учитывать, что они были почти безоружными. Большой радостью для Хмельницкого было то, что вместе с татарами хан отпустил и его сына Тимоша. Вырос, возмужал хлопец. Казак хоть сейчас в бой. Высказывает дельные мысли, на пользу пошло ему пребывание в Крыму. Всю ханскую подноготную разузнал, был неплохо осведомлен и о турецких делах. Слушал Богдан сына и удовлетворенно покручивал спадающий ус. Одно только настораживало, что не убавилось, видно, у Тимоша удали и своеволия. Видно, хан нарочно это в нем еще больше распалил. Вон каким шальным огнем светятся большие глаза, а сам так и рвется командовать.
