Как-то мы с Тамарой Синявской поехали на гастроли в Финляндию. Наш заключительный концерт по просьбе Общества дружбы проходил в большом зале. Среди публики — президент Финляндии, руководители республики, наш посол… Обстановка, в чем-то похожая на ту, что бывает на наших официальных мероприятиях. Мой репертуар был тот же, что и на предыдущих концертах. Спел я и отрывок из мюзикла композитора Германа «Хелло, Долли». Вдруг вижу, в зале стало происходить что-то не то — туда-сюда замелькали какие-то люди в черном… Потом в посольстве мне пришлось выслушать чуть ли не порицание — почему это я исполнил произведение американского композитора? Оказалось, что в то время в хельсинкском порту стоял пришедший с визитом корабль военно-морского флота США. Получалось, что я этим «Хелло, Долли» приветствовал американских военных моряков… А я и слыхом не слыхивал об этом корабле, просто пел то, что всегда пел в своих концертах, — джазовую классику…
Однажды во Дворце съездов, который тогда был второй сценической площадкой Большого театра, мы с Ниязи репетировали номера программы моего сольного концерта. Среди исполняемых произведений я должен был петь и арию князя Галицкого из «Князя Игоря» Бородина. В арии есть такие слова: «Пей, пей, гуляй!» И вот ко мне обратился тогдашний директор Дворца съездов П.Ф.Аболимов и предложил снять эту арию: «В Кремлевском Дворце съездов нельзя петь такие слова!» Это было задолго до «перестроечной» борьбы с пьянством и алкоголизмом. А уж когда началась антиалкогольная кампания, из радио- и телепередач исчезли все произведения, где было упоминание о веселящих душу напитках. Нельзя было исполнять ни знаменитую застольную из первого действия «Травиаты» Верди, ни сцену в корчме из «Бориса Годунова» Мусоргского, в которой выпивоха Варлаам поет: «Когда я пью, я трезвых не люблю». Но ведь какую оперу ни возьми, обязательно есть нечто подобное… По радио перестали звучать «Заздравная» Дунаевского, бетховенское «Бездельник, кто с нами не пьет»…
Удивительно, но тогда не рекомендовалось петь и знаменитую песню «Вдоль по Питерской». Именно с исполнением этой популярной народной песни у меня связан весьма смешной эпизод. К нам в Баку приехал главный инициатор антиалкогольной кампании член Политбюро Е.К.Лигачев. Как положено, состоялся правительственный концерт. Я собирался петь «Вдоль по Питерской», хотя наш министр культуры, интеллигентнейший Закир Нариманович Багиров всячески уговаривал меня не делать этого. А у меня такой характер — если говорят, не делай, я буду делать. Затянул я песню, как положено, во весь голос, а там, где идут слова «Сладку водочку да наливочку», вдруг резко перешел на шепот, будто произносил что-то очень крамольное… Эффект, конечно, был противоположным — я привлек особое внимание именно к этим словам… Хотя внешне придраться было не к чему…
Возвращаюсь к тому времени, когда состоялось наше знакомство с Арно Бабаджаняном. Когда он вернулся в Москву, мы встретились с ним так, словно знали друг друга давно. Показали ему запись его «Софии». Он удивился тому, как просто и быстро удалось управиться с ударением. Сказал: «Лиха беда начало».
Первая песня, которую он написал для меня, была «Ожидание» на стихи Гарольда Регистана. Арно знал мою страсть к неаполитанской песне, так что песня получилась именно в таком распевном стиле, но и с ароматом Востока.
Я живу мечтой одной
Тебя увидеть вновь…
Я пел ее и под рояль Арно, и с эстрадными и симфоническими оркестрами. Она вошла в мои лучшие диски. Возможно, «Ожидание» не было шлягером. Но именно эта песня стала нашей совместной с Арно визитной карточкой.
Потом мы «ударили» с ним по твистам и шейкам — что поделаешь, у песен тоже своя мода. Первым твистом в нашей стране был «Черный кот» Юрия Саульского и Михаила Танича. И надо заметить, «цензурные уши», увлекшись «погоней» за несчастным черным котом, прослушали наши с Бабаджаняном твисты.
У Арно был редкий дар — он умудрялся, услышав популярную тему и взяв какие-то стилистические элементы, переплавить в золото собственной мелодии. Так, «настроив слух» на твист Адриано Челентано «Двадцать четыре тысячи поцелуев», написал свой твист «Лучший город земли».
Для Арно главным в момент создания песни была музыка, а не слова. Когда он писал «Королеву красоты», то говорил: «Хочу такую… пахучую песню…» Ему хотелось, чтобы песня была в стиле: «А ты ушла, моя Маруся…» Может быть, песня такой бы и получилась, с неким душком, если бы не стихи Анатодия Горохова, который додумался до королевы красоты (хотя тогда у нас никаких королев еще не было), до лета, которое бродит по переулкам.
«Королева красоты» по итогам конкурса «Лучшая песня 1965 года» оказалась в ряду победителей. В газете «Вечерняя Москва» в статье «Экспромт сердца» на вопрос: «Что определило успех вашей песни?», Арно ответил так:
— Когда я писал «Королеву», то думал о Муслиме Магомаеве, представлял, как он будет ее исполнять…
С Анатолием Гороховым, певцом и поэтом, у меня связана одна удивительная история. Точнее сказать, не столько с ним самим, сколько с его соседями по дому. У меня был сольный концерт в зале имени Чайковского с прямой трансляцией по телевидению. Сразу же после его окончания, не переодевшись, я отправился к Анатолию Горохову, жившему в нескольких минутах езды от концертного зала.
Подъехал к его дому, поднимаюсь на лифте. Но я ошибся и нажал не на ту кнопку — лифт привез меня на другой этаж. Не подозревая о своей ошибке, я вышел и привычно направился к нужной мне двери. Позвонил, жду и вдруг слышу за дверью женский голос: «А вот и Магомаев к нам пожаловал». Дверь открывается, и я вижу перед собой незнакомую женщину, с которой вдруг делается плохо. Было такое ощущение, что она увидела перед собой не живого человека, а привидение…
Я извинился, поняв, что позвонил не в. ту квартиру, поднялся к Гороховым, которые меня уже ждали. Сидим за столом, разговариваем… Через какое-то время раздается звонок в дверь — это пришла их соседка снизу. Немного оправившись от потрясения, она захотела убедиться, что это не мистика, что ей ничего не привиделось, а это действительно был я. Дело в том, что я позвонил в их квартиру буквально через полчаса после окончания трансляции концерта, когда они еще не закончили обсуждать мое выступление, делились впечатлениями, и мое имя постоянно звучало в их разговоре. Вот и получилось у них — разговаривают о Магомаеве, а он собственной персоной заявляется в их квартиру. Это было настолько неожиданно, настолько невероятно, что бедная женщина решила, будто с ней что-то не в порядке…
