Я еще до войны знал Ниховенко. Он всегда ходил один, друзей у него не было. Даже на реке купался не там, где обычно все купались. Его считали недалеким и трусливым, ребята подтрунивали над ним, не принимали играть в футбол, строили козни. Он был старше меня года на три, но каким-то образом уклонился от призыва в армию, а с приходом оккупантов сразу поступил на службу к немцам.
— Какой страшный человек, — сказал Николай, когда мы, проводив Ваню, возвращались обратно. — Ведь он, наверное, получает удовольствие от того, что причиняет другим горе.
Предположение друга было верным. Забегая вперед;. скажу, что в конце весны, когда не удалось меня арестовать, полицаи схватили моего отца. Его допрашивали гестаповцы и следователи полиции. Отец потом рассказывал, что во время допросов его избивали, но самые жестокие пытки учинял Ниховенко, который к тому же знал отца — жили ведь неподалеку.
— Где скрывается Борис?
— Не знаю.
— Где он спрятал оружие?
— Не знаю.
— С кем он был связан?
— Не знаю.
После каждого «не знаю» Ниховенко наносил удары то ли шомполом, то ли круглой ножкой от «венского» стула.
— Ваня, за что же ты бьешь?
— Здесь задаем вопросы мы, — оскаливался Иван и снова — удары, удары.
Как-то после очередного допроса он вел отца в камеру. Спускаясь со второго этажа, ударил его и ногами катил по ступеням до самого низа.
— Да, — грустно заключал отец, — по части истязаний Ниховенко был большой мастер, немцы ему в подметки не годились. Он избивал с улыбкой на лице, удары наносил не куда попало, а с расчетом.
Отца моего тогда не расстреляли благодаря его находчивости. Вопреки истине он утверждал на допросах, что я ему не родной сын и что после смерти первой жены пасынок не стал повиноваться, ни с кем не считался, делал что хотел. Поэтому за меня он не может нести ответственности. Соседи подтвердили легенду отца, и это спасло ему жизнь.
Мы с Николаем встретились на берегу Торца, около бывшей водокачки, находившейся в километре от Бутылочной колонии. Место пустынное, для наших встреч удобное. Тогда в городе стояло много воинских частей, и видеться подпольщикам было небезопасно. Долго ждали мы политрука. Владимир был пунктуальным, и его задержка нас волновала, но вот он показался.
— Простите, братцы, еле убежал. В центре облава, хватают людей и везут куда-то на срочные работы.
Отдышавшись, Владимир сказал Николаю:
— Тебе серьезное задание. Необходимо узнать, где сейчас живет Коротков Александр Яковлевич. Раньше он жил на колонии завода Фрунзе, около второй больницы, а теперь поменял квартиру. Работал учителем, при бомбежке ему оторвало ноги. У него есть сын, Саша, по возрасту такой, как ты. Займись этим срочно. Ясно?
— Сколько ему лет? — осведомился Николай.
— Лет сорок пять. Как только узнаешь адрес, немедленно сообщи Анатолию или мне.
Владимир замолчал, задумался. Постояв несколько минут неподвижно, он вдруг провел рукой по мягким светлым волосам, сказал мне:
— Сбегай к Иванченко и Онипченко и передай, чтобы они разведали, сколько телефонных проводов тянется в сторону Артемовска, Горловки, Красноармейца и Краматорска. Сведения пусть передадут Анатолию.
— Понятно.
В тот же день мы с Николаем, выполнив свои задания, встретились у Анатолия. Оставив нас в квартире, командир куда-то ушел с матерью, и мы его ждали.
— Загадка с этим Коротковым. Раньше работал в конторе химзавода, потом вроде бы учительствовал, а при немцах в горуправе подвизался. Как ты думаешь, зачем он нам вдруг понадобился?
— А кто ж его знает, — ответил я. — Может, провокатор, а возможно, и наш человек. Узнаем.
— Не так-то просто распознать человека. Иногда свой хуже чужого. Ты Федора Галкина знаешь? Ведь парень что надо: немцев смертельно ненавидит, смелый, на любое задание пойдет. Я уверен, что он и под пытками язык не развяжет. Казалось бы, чего еще надо, принимай в нашу организацию, и делу конец. Не раскрывая карты, как-то я дал ему маленькое задание — лишний раз проверить не мешает. Выполнил он его с блеском, но через два дня о моем задании уже многие хлопцы знали, догадки разные строили. Ну не трепло этот Федор? Вот уж правду говорят: услужливый дурак — опаснее врага.
Стемнело, но мы сидели, не зажигая света. Поспешно вошел Анатолий, с порога сказал:
— Коля, тебя мама ждет. Приходи завтра утром. Боря будет ночевать у меня.
Николай ушел, а мы сразу разделись и легли на одной кровати. Не спали, вспоминали школу, секцию бокса, где занимались. Анатолий неожиданно спросил:
— Барышню свою встречаешь?
— Какую там еще барышню? Никакой барышни у меня нет…
— Брось хитрить. Я имею в виду Лиду. Красивая девушка, серьезная, училась хорошо. Она многим нравилась.
Думал отмолчаться, но Анатолий не отставал, и я признался.
— Случайно встречал ее несколько раз в городе, а однажды домой проводил. Я ей тогда намекал, что, мол, в городе подпольщики действуют, против оккупантов борются. Если бы предложили, то пошла бы? И знаешь, не задумываясь, ответила, что не пошла бы. Не создана, говорит, я для такого дела. Немцев, как тараканов, и боюсь и ненавижу, но бороться с ними не способна. Нет во мне силы воли, нет, говорит, способности заставить себя идти на риск, на жертвы.
— Ты поблагодарил ее за откровенность? — спросил командир.
— Тогда не успел, подруга ее встретилась, и я ушел. Больше мы не виделись. Да ну ее к монахам… Ты мне скажи, зачем вдруг понадобился Коротков и кто он такой?
— Как тебе объяснить? — неуверенно начал Анатолий. — Он в общем-то порядочный человек, был ранен при бомбежке, без ног остался, его в городе многие знают. Короткову предложили стать бургомистром, а он отказался. Нам такой человек как воздух нужен. Хотим его уговорить дать согласие идти в бургомистры и заодно — работать с подпольщиками.
На том разговор закончился, и мы скоро уснули.
Утром Анатолий пошел к Дымарю, тетя Катя отправилась к больной родственнице, а я остался поджидать Николая. Не зная, чем заняться, рассматривал картины, нарисованные масляными красками отцом Анатолия — талантливым художником-самоучкой, умершим перед войной. Стены квартиры сплошь увешаны работами дяди Вани, и я, уже в который раз, любовался натюрмортами, портретами, пейзажами.
Под некоторыми картинами висели заведенные в рамки грамоты, которыми были отмечены полотна на выставках.
Пришел Николай, веселый, возбужденный, начал рассказывать какую-то забавную историю, но, заметив, что я слушаю без внимания, осекся.
— Ты о чем думаешь? — спросил он.
