Итак, из 4 партий — 3 победы и 1 ничья. Но все же Ласкер отстает от лидера на очко: 10 у Ласкера, 11 у Капабланки. А в остающихся четырех партиях нужно не только догнать, но и перегнать. И следует: выигрыш у Алехина, Капабланки, Маршалла и ничья с Таррашем. Дезориентированный Капабланка после проигрыша Ласкеру проигрывает и Таррашу. Правда, он побеждает остальных двоих, но это не помогло, он остается вторым, отстав от победителя на пол-очка. На дистанции в восемь партий Ласкер обогнал соперника на 2 очка, вырвал у него обеспеченную победу. Подобного не видел шахматный мир!
Что же случилось в партии Ласкер—Капабланка? Ласкер верен себе в этот труднейший момент. Не только его проигрыш, но и ничья обеспечивают Капабланке первый приз; стало быть, Ласкеру нужно играть только на выигрыш. Но по видимости судя, он играет сначала на ничью, а затем как бы на проигрыш. Играя белыми, он избирает разменный вариант испанской партии. Это начало дает очень мало шансов на выигрыш и почти всегда означает молчаливое предложение ничьей со стороны белых. Капабланка уже изумлен, но впереди еще большее изумление: Ласкер преждевременно как будто продвигает вперед одну из своих центральных пешек, делает тем самым вторую пешку отсталой и превращает ее в удобный объект для атаки противника, предлагая ему все шансы на выигрыш. Не атаковать этой пешки нельзя — это было бы трусостью. Но оказалось, что непосредственная атака ничего и не дает. Однако безрезультатная атака имеет своим следствием создание психологического преимущества у атакованного. Это психологическое преимущество Ласкер переводит в позиционное, а оно, в свою очередь, реализуется в материальное, дающее легкую победу. Сам Ласкер об этой партии пишет:
«Оба противника смотрели на эту партию, как на решительный поединок. Противоположности их характеров встретились в шахматном бою. И все-таки партия вышла весьма глубокой и идейной. Мысль одержала победу над чувством, не было сделано никаких очевидных ошибок. Она развивалась столь же последовательно, как драматическое произведение. Капабланка был уже уверен в победе, как только заметил слабость моей пешки. На нее он и направил все свои силы, но тут же он был совершенно ошеломлен моим ответным ходом. Он никогда не мог подумать, что я лишу ее возможности продвинуться. Сегодня я играл против всяких правил и теорий. Ведь пешка, которая подвержена атаке и которую нельзя продвинуть вперед, почти всегда гибнет. Но передо мной была одна из тех позиций, которые противоречат всяким правилам».
Ласкер откровенен, но не до конца. Он умалчивает, что всегда стремится создать позиции, противоречащие всяким правилам.
Так протекала эта принципиальнейшая в жизни Ласкера битва — петербургское генеральное сражение 1914 года.
Период некоторой душевной усталости и подведения итогов почти всегда неминуем в жизни каждого бойца, особенно если его борьба имеет индивидуальный характер, связанный лишь с его личностью. Это случилось и с Ласкером. После Петербурга наступает длительная пауза в его шахматной жизни, прерывающаяся лишь двумя незначительными состязаниями и продолжающаяся вплоть до 1921 года, его гаваннского матча с Капабланкой. Годы империалистской войны Ласкер провел в Германии, живя «спокойно, хотя и впроголодь». Но эта пауза в шахматной деятельности была заполнена громадной умственной работой: это были годы труда над основным его философским сочинением «Философия несовершенного», законченным в 1918 году. В одном из разделов этого труда Ласкер излагает созданную им науку борьбы, или, пользуясь его термином, — «махологию». Этой своей концепции Ласкер придает особое значение. В опубликованном в 1926 году «Учебнике шахматной игры» он пишет о ней:
«Теория борьбы, которую предугадывали такие люди, как Макиавелли, Наполеон, Клаузевиц, которая точно была предопределена Стейницем на шахматной доске... мною была изложена философски и таким путем сделана достоянием всего мира; она очень глубоко проникнет в жизнь человечества». И несколькими строками выше: «Когда-нибудь в будущем моя философия, — да простит мне читатель это убеждение, основанное не только на тщеславии, — будет признана и оценена всем миром».
Нет необходимости детально анализировать общие философские концепции Ласкера и его «махологии». Эта концепция о несовершенности мира, как познаваемого объекта, так и интеллекта, познающего субъекта, отражая в известной степени основные тенденции эпохи загнивания буржуазной культуры и, в частности, тот психологический шок, который претерпела европейская интеллигенция во время войны, — является по существу своему типичной метафизической концепцией, построенной формально-логическим путем.
Но интересно отношение между Ласкером философом и шахматистом. Шахматная его деятельность, оказывается, дала ему материал для создания одной из частей его философского трактата. Это был подготовительный опыт — так представляет дело сам Ласкер. К примеру говоря, партии его в петербургском турнире с Рубинштейном и Капабланкой, имеющие громадную шахматно-эстетическую и шахматнопознавательную ценность, оказались лишь сырым материалом для какого-то абзаца в его философском труде. Так склонен думать сам Ласкер, — для нас неприемлема эта точка зрения, здесь нам нужно защищать Ласкера от Ласкера. Призовем на помощь аналогию. Представим себе человека, который, в поисках общих законов построения музыкального произведения и мобилизуя материал для иллюстрации этих законов, создал по пути, мимоходом, десятки и сотни гениальных сонат и симфоний. Это и случилось с Ласкером. Правда, Ласкер не уклонился от намеченного пути и написал свой труд. Но мы благодарны ему не за философскую его теорию, а за шахматную практику.
Проследив эту практику на 25-летнем периоде, естественно, приходим мы к вопросу: нельзя ли ее обобщить? Каков облик Ласкера-шахматиста, в чем его стиль?
Литература о Ласкере-шахматисте достаточно велика. Но это эмпирические наблюдения, почти одни и те же у всех, кто о нем пишет. Все знают, что Ласкер очень не точно, а зачастую и плохо разыгрывает дебюты, в отличие от всех шахматистов «новой школы» начала XX века, а тем более современных шахматистов, у которых знание теории дебютов является основой шахматного познания. За все время своей шахматной деятельности, а ей скоро минет полвека, Ласкер как бы не мог одолеть дебютной стадии игры. А может быть не хотел одолеть? Может быть он сознателен в своих ошибках? Многие держатся и такого мнения. Известно также, что Ласкер особо силен в стадии эндшпиля, что он стремится к размену фигур, к видимому упрощению. И наконец установили эмпирические наблюдения характерную способность Ласкера («колдовство», «внушение») превращать для себя проигранные партии в ничью, мертво-ничейное положение в выигрыш. Можно было бы сказать: чем хуже положение Ласкера, тем он страшнее; Ласкер выигрывает благодаря, собственным ошибкам. Это эмпирическое наблюдение блестящий шахматный писатель Тартаковер пытался обобщить в общий закон, применимый к любой партии.
