Именно к этому, как известно, призывал земледельцев и Рычков, только десятью годами раньше, в статьях «Письмо о упражнении в деревенском житии» и «Письма о земледельстве в Казанской и Оренбургской губерниях».
Среди депутатов был, к сожалению, всего один представитель от помещичьего крестьянства, однако крестьянский вопрос затрагивался почти в каждом докладе. Несмотря на стремление как-то смягчить, сгладить выводы о тяжелом положении трудового народа, депутаты вынуждены были, помня о присяге, констатировать правду. Князь М. Щербатов, вступаясь за купцов, тем не менее заявил, что купленные ими крестьяне для работы на фабриках и заводах, «содержатся почти как невольники».
Другой депутат пояснил, что крестьяне отлучаются от земли и идут торговать не ради прихоти, а для добывания разными промыслами и работами денег на уплату государственных податей. Что к бунтам и побегам их толкают долги, оброки, жестокое обхождение хозяев. Большинство же депутатов от купцов, помещиков и дворян резко возражали против какого-либо послабления для крестьян. Как справедливо заметил историк С. М. Соловьев, русское общество тогда жило в том периоде, где рабство составляло обычное явление: «Владеть людьми, иметь рабов считалось высшим правом, считалось царственным положением, искупавшим всякие другие политические и общественные неудобства, которым потому не хотелось делиться со многими и, таким образом, ронять его цену. Право было так драгоценно, положение так почетно и выгодно, что и лучшие люди закрывали глаза на страшные злоупотребления, которые естественно и необходимо истекали из этого права и положения».
Вышеупомянутая депутатская комиссия так и не смогла принять новое законодательное Уложение: помешала начавшаяся война с Турцией. Но основной помехой было то, что правящая верхушка России еще не созрела для решения вопроса о крестьянской свободе и собственности. Меж тем барщинно-оброчная система хозяйствования, дух крепостничества, проникли во все сферы жизни страны, отложились на духовном облике русского крестьянина.
Глеб Успенский метко охарактеризовал то наследие, какое оставило после себя крепостничество. «Мало-помалу, однако, оказывается, — писал он, — что хотя все, что заключается в многозначительном слове «барщина», и действительно дело прошлое, но что и теперь следы этого прошлого далеко не изглажены… что в современной деревне нет такого явления, нет в характере деревенских людей ни одной существенной черты, нет даже ни одного обычая, которые бы вполне не объяснялись барщиной… В самом деле, что такое была эта крепостная барщина? В общих чертах — это была никогда, никем и никому не объяснимая работа целой деревни на один господский дом. Без отговорок, без возражений деревня должна была работать изо дня в день, из года в год. Барин, которому принадлежала деревня, мог меняться, быть то злым, то добрым, но для деревни все эти перемены ничего не значили: работы одинаково требовали все — и консерваторы, и либералы, и даже радикалы, словом — всевозможные сорта людей, поселявшихся в господском доме. Кто бы там ни жил, от деревни требовалось одно — работа, заполнявшая часть дня, года, всей жизни, — работа не для себя».
Благие намерения Екатерины сделать народ «счастливым и довольным» так и остались неосуществленными. Более того, императрица пришла к выводу, что вносить какую-либо демократизацию в общественно-политическую жизнь страны не нужно, что «Российская империя есть столь обширна, что, кроме самодержавного государя, всякая другая форма правления вредна ей…». Примерно так же рассуждали многие государственные деятели и даже некоторые просветители того времени. Так, известный поэт и драматург Сумароков, отвечая на вопрос Вольного экономического общества «Потребна ли ради общественного благоденствия крепостным людям свобода?», прислал свои размышления такого содержания: «На это я скажу: потребна ли канарейке, забавляющей меня, вольность или потребна клетка, и потребна ли стерегущей мой дом собаке цепь? Канарейке лучше без клетки, а собаке без Цепи. Однако одна улетит, а другая будет грызть людей». На вопрос «Могут ли в России землями владеть крестьяне, ибо то право дворян?» он ответил: «Что же дворянин будет тогда, когда мужики и земля будут не его, а ему что останется? Впрочем, свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна, а почему пагубна, того и толковать не надлежит».
Чуть позже примерно такое же суждение о «вреде ищущих вольности» выскажет в письме к императрице действительный тайный советник, знаменитый сенатор, известный своими гуманными предложениями в судопроизводстве Иван Владимирович Лопухин. «Целые селения, многие тысячи душ станут производить иски вольности. Начнется дело перьями стряпчих, питающихся ябедою, а кончится пушками, или по крайней мере кнутьями и ссылками — ежели не виселицами — что также бывало… Еще скажу, что я первый, может быть, желаю, чтоб не было на Русской земле ни одного несвободного человека, если бы только без вреда для нея возможно было. Для сохранения общего благоустройства нет надежнее полиции, как управление помещиков. Тираны же из них должны быть обузданы».
Лопухин как, впрочем, и Рычков при всех своих честных и справедливых намерениях, однако, поддерживали крепостное право, не ведая, что предложить взамен. Они восхищались деяниями Екатерины II, при которой, как писал Лопухин, «в превосходной степени содержались подданные, во страхе к ней, но без робости, и одобрительной всегда надежде на нея…». «Все ея уставы целью имели благоустройство, и на человеколюбии основаны были. Одна отмена пыток уже делает имя ея бессмертным в бытиях благотворителей человечеству. Она первая отринула сию зверской паче лютость, тиранством изобретенную…»
Современники Лопухина и Рычкова оставили о Екатерине II и другие воспоминания. Так, швейцарец, преподаватель Петербургского артиллерийского корпуса, наставник, а впоследствии секретарь сына императрицы Павла К. Массен писал: «Царство ее было счастливо и блестяще для нее и двора; но конец его был особенно гибелен для народа и империи. Все пружины управления попортились: каждый генерал, каждый губернатор сделался самостоятельным деспотом. Все продавалось за деньги: около двадцати олигархов разделяли между собой Россию… Они или сами грабили государственные доходы, или предоставляли грабить другим и оспаривали друг у друга добычу… Иной, получая всего-навсего триста-четыреста рублей жалования, увеличивал его посредством взяточничества настолько, что строил около дворца пятидесятитысячные дома. Екатерина II, не помышлявшая разыскивать нечистые источники этих эфемерных богатств, кичилась, видя, как столица украшается у нее на глазах, и рукоплескала необузданной роскоши негодяев, считая ее доказательством благоденствия под своим владычеством».
