У меня все это вызвало всплеск сопереживания скорпионам обоего пола, тем более что попутно выяснилось, что практически все расхожие представления о скорпионах несправедливы.
Скорпионы не нападают на людей и жалят их, лишь защищаясь. Яд скорпиона смертелен далеко не у всех видов и не всегда. Не жалят скорпионы и самих себя – якобы в порядке героического самоубийства, как в соответствующем сонете Бальмонта: Я гибну скорпионом – гордым, вольным (обложенный кольцом горящих углей, скорпион, театрально махнув хвостом, прибегает к известному трюку членистоногих – танатозу, или мнимой смерти), а также животных, якобы взявшихся перевозить их через реку и становящихся жертвой чудовищной и опять-таки самоубийственной неблагодарности.
Правда, в неволе, в тесном садке, оголодавший скорпион нередко поедает собрата, но вообще каннибализм (на языке энтомологов это называется именно так) для них не типичен. Последнее время скорпионы все чаще становятся домашними питомцами, хотя содержать их не просто: они отличаются редкостным свободолюбием и чрезвычайно требовательны к условиям содержания и кормления (едой для них служат сверчки, кузнечики, некоторые виды тараканов, главное, чтобы насекомые были живые, мертвых они не едят).
Скорпионы были первым отрядом, вышедшим на сушу 400 миллионов лет назад; они скорее осторожны, нежели агрессивны, и очень выносливы – могут обходиться без воды и пищи до полутора лет; двенадцать глаз, расположенных по всему телу, обеспечивают им круговой обзор; беременность продолжается у них около года; а живут они до 20-летнего возраста.
Боюсь, что ничем иным, как своей человекообразной, слишком человекообразной, натурой скорпионы и привлекли к себе недружелюбно пристальное внимание человечества. Причем выпячиванию и преувеличению было подвергнуто все, связанное в их образе жизни с насилием, а их замечательная культура любовных отношений замалчивалась и потому оставалась мне неизвестной.
Но так уж устроено наше мифологизирующее сознание. Как-то раз, посмотрев очередной фильм по “Ричарду III” (1995 года, с Иэном Мак-Келленом, где действие перенесено в 1930-е годы и герой представлен современным фашистом), я обратился к комментариям. Оказалось, что
исторический Ричард Йорк не был так уж хром и горбат, жесток же был не больше окружающих (как говорится, время было такое – нашим политкорректным потомкам сама идея выборов, на которых, хотя и по правилам, одни побеждают, а другие терпят поражение, покажется, конечно, не меньшей гадостью, чем нам убийство несовершеннолетних соперников в борьбе за престол, настолько все будут полностью и окончательно равны), а просто Шекспир вслед за Холиншедом и Томасом Мором демонизировал его в угоду человеческому интересу к злодейству вообще и антийорковским установкам Тюдоров в частности.
Или взять Клеопатру. Оказывается,
она была совершенно некрасива, зато очень образованна, знала больше языков (латынь, греческий, древнеегипетский, эфиопский, древнееврейский, арамейский и нек. др.), чем мужчин (Цезаря, Антония и, в той или иной степени, двух своих малолетних братьев-супругов), и была толковой правительницей, вводившей реформы и стремившейся вернуть птолемеевскому Египту былое величие. Вместо этого мы имеем образ бесконечно желанной женщины-вамп, убийцы бесчисленных любовников-мазохистов, сладострастной совратительницы и погубительницы Антония.
Но против лома нет приема – с Шекспиром и Пушкиным не поспоришь, это тебе не Б. Лившиц.
Таня, которая всегда знала, как надо, решила, что свадьбу мы будем праздновать на даче, а так как своей у нас не было, то определила, на чьей – ее подруги Ксаны, вернее, ее отца, доктора экономических наук Павла Петровича Маслова. Получив через Ксану его согласие, мы поехали знакомиться и договариваться.
Собственно, знакомиться предстояло мне, Таня знала его давно. По дороге она рассказала, что он держится как русский барин, живет круглый год на даче, не употребляет, подобно Солженицыну, иностранных слов, ко всему советскому, включая преподаваемую им экономику, относится со здоровым цинизмом и гордится, что его отца, знаменитого экономиста, ругал Ленин.
Павел Петрович вышел открыть калитку и оказался высоким пожилым господином (ему был 71 год) со скуластым по-татарски лицом, казацкими черными усами и офицерской выправкой. Пожимая мне руку, он проговорил нараспев, в нос и как бы в сторону:
– Ну что ж, довольно-таки бравый молодой человек… – Проблематичное в плане исконности слово он почти проглотил: вышло что-то вроде “мраауый”.
Разумеется, “бравый” – давнее, дворянское заимствование, а такие в его словарь допускались, например “библиотека”, с ударением, разумеется, на “о”. Вообще, весь его славянофильский пуризм был чистой воды стилизацией. Живя с отцом в эмиграции, он овладел тремя европейскими языками, на международных конференциях говорил без переводчика, а в заглавиях его научных трудов (“Бюджетный индекс”, “Статистика в социологии”) русские слова вообще не встречались. На участке красовалась надпись: Do not walk on grass before kossing (“По траве до косинга, т. е. покоса, не ходить”), а над толчком в нужнике: Stand up closer: it is shorter than you think! (“Становись ближе – он короче, чем ты думаешь!”).
В загородном доме у него оказалась библиотека на многих языках, и я взял почитать мемуары Андре Мальро по-французски, а когда чуть ли не через год вернул книгу, он удивился, видимо, совершенно забыв о ней:
– Вот, а Солженицын говорит, что в России нет порядочных людей!..
Была ли в этой фразе скрытая полемика с дочерью, любившей повторять, что в России нет порядочных женихов, не знаю. Тема безвозвратно ушедшей в прошлое порядочности была у него излюбленной, и ему принадлежало вошедшее в наш обиход выражение “нерукоподаваемая личность”. А беседуя в кулуарах свадьбы с папой, он похвалил Таню так:
– Это находка, порядочных нонче нет.
Когда в тот первый визит мы попрощались и двинулись к калитке без вещей (не помню, почему оставленных у него в багажнике), он спросил:
– Поклажу-то забирать будете?
Роль зощенковского помещика, который “через все ваши революции сохранился” и живет в собственной усадьбе (по сюжету – в сумасшедшем доме), он играл до конца и умер, прожив лишь на три года меньше (1902–1978), чем его отец (1867–1946). В последний год его жизни Ксана вышла замуж за шведа и в дальнейшем уехала за границу, как и другая его дочь. Мы с Таней тоже уехали, а когда разошлись, она вышла за американо-канадца. Видимся мы в основном на даче под Москвой – у другой ее подруги.
