– So he owns it? (“И он ей владеет?”)
– Them. (“Ими”.)
Как реалии, так и грамматика (pluralis) звучали недосягаемо. Впрочем, свекор, вместе с мужем и маринами, был все-таки бывший.
…В один из первых приездов после перестройки, летом 1991 года, я совершил ностальгическое паломничество в Купавну. Я ожидал увидеть процветающий, может быть, чрезмерно коммерциализованный, курорт и был поражен зрелищем запустения. Кругом были непроходимые буераки, валялись блоки распавшейся бетонной ограды, кафе на берегу было заколочено, озеро зацвело, по нему не катались и в нем не купались. Даже погода соответствовала – несмотря на июль, было холодно.
С трудом пробравшись к даче, я привычным движением открыл внутреннюю щеколду калитки, вошел и осторожно, с извиняющейся оглядкой, направился к главному дому. Он, однако, был необитаем – завешен пластиком, как при ремонте. Меня окликнула пожилая женщина, в которой я узнал Наташу. Я сказал, что когда-то снимал здесь дачу, спросил Зинаиду Владимировну. Наташа улыбнулась и повела меня к стоявшему около “павильона” столу с лавками, за которым сидела, как Меншиков в Березове, закутанная в темное тряпье генеральша.
Мы поздоровались. Мне были рады. Наташа сказала:
– А я смотрю, кто-то иностранной походкой идет по участку…
Беззубо шамкая, Зинаида Владимировна стала жаловаться на разруху (“Теперь, знаете, у кого деньги?”), расспрашивать, радостно завидуя, про наше заморское благополучие (я стушевался, сказав, что по-настоящему богата Таня, у которой бизнес и дом в Итаке, квартира в Монреале, дом и земля под Монреалем) и допытываться у меня, иностранца, “что же теперь с нами будет”.
Господский дом ремонтировался, значит, было на что, но пока они жили в той же избушке, что когда-то, – у разбитого корыта. Аристократическая парадигма, разыгранная генеральшей, оказала себя с неукоснительной полнотой, явив наглядную картину разорения мелкопоместного дворянства.
Интересно, как теперь? У кого деньги?
“Да” и “нет” не говорить…
Свой саббатикал[30] (1990/91) я проводил в научно-исследовательском центре на Восточном берегу, а Ольга оставалась в Санта-Монике. Мы постепенно расходились, но регулярно перезванивались и даже обменялись визитами.
Вот однажды звоню, спрашиваю, как жизнь, все ли в порядке, и в ответ слышу взволнованное:
– Меня ограбили! То есть нас с Мариной.
Марина была ее школьная подруга, но не из первой, а из второй эмиграции и потому не такая аристократка и левачка, но все-таки.
– Как это случилось? Ты цела?
– Да нет, ничего страшного. Мы вечером гуляли в скверике на 4-й улице, помнишь?
– Конечно.
– Так вот, к нам подошли двое и отобрали все деньги и драгоценности – часы, кольца, сережки, цепочку.
– В полицию заявили?
– Заявили, но там нас не очень обнадежили, сказали, что вряд ли найдут. Особенно жалко маминого колечка. Да дело не в этом, а в унижении. И обидно, ведь в Санта-Монике преступности практически нет…
– Да, – говорю, – обидно.
Говорю это и замолкаю. Ольга тоже молчит. Выдержав паузу, задаю давно вертящийся на языке вопрос:
– Ну, а в какой момент в полиции зашла речь о цвете кожи грабителей?
Спрашиваю тоном, не оставляющим сомнений, что и через тысячи верст ясно его различаю.
– О нем речь не заходила.
– ???
– Они не спросили, а нам было неудобно с этим вылезать (volunteer this information).
– Понимаю, понимаю, это прозвучало бы как-то неполиткорректно. Но о колечке тогда можно забыть. Или полиция не хуже меня знает, кого ловить? Только как бы не вышло racial profiling?![31] А так – affirmative action[32] в лучшем виде.
…И двадцать лет спустя вспоминаю эту историю со смешанными чувствами. Жалко, хотя теперь уже совершенно вчуже, фамильной драгоценности, тревожно за наш благословенный городок и, last but not least, обидно за нашу некогда пассионарную расу, теряющую последние остатки воли к выживанию. Обидно, хотя, если подумать, на знакомстве главным образом именно с ее представителями основано мое невысокое мнение о человечестве в целом. Наверное, просто жалко своих, как ни пошло это звучит.
Трубка
(Виньетка в 72 слова)
Она была красавица, умница, мы улыбались друг другу, но романа как-то не выходило.
Шли годы. Мы с Таней уже давно жили на одном конце Америки, они с мужем на другом, мы мило видались, но это было и все.
Однажды я остановился у них. Днем я задремал. Сплю я и снится мне, что я жду ее, она зовет: “Алик”, входит.
Я просыпаюсь. Это она. Подходит к кровати, улыбается, протягивает мне трубку:
– Таня.
Генерал Гоголь
(История одного открытия)
Уже на заре туманной юности, сподобившись соавторствовать с великим Мельчуком, я удивлялся, сколь долгим и кривым – “ненаучным” – путем приходят в голову совершенно, казалось бы, очевидные вещи, которые потом и докладывать-то в качестве открытий как-то неловко (“Ну да, конечно, но это же и так ясно, а как же иначе…”). Мельчук отвечал, что никаких научных методов не бывает и быть не может, надо просто разуть глаза, шевелить мозговой извилиной, трудиться в поте лица и не заморачиваться дурацкими вопросами.
Историей одного затянувшегося открытия, правда, не в филологической, а в житейской сфере, я недавно поделился с читателем – рассказал, как в один прекрасный день, после десятилетий блуждания в интеллектуальной темноте, я сообразил, что в нашей благословенной Санта-Монике парковочные счетчики на незастроенной – открытой к морским горизонтам – стороне Океанской авеню имеют номера, соответствующие их уличным адресам и потому легко вычислимые.[33]
А вот еще одна подобная история, свеженькая.
Преподавая вот уже четвертый десяток лет общеобразовательный курс русской новеллистики, я, в целях снискания у американских первокурсников дешевой популярности, дойдя до Гоголя, иногда сообщаю, что в нескольких фильмах о Джеймсе Бонде в качестве главы советской разведки фигурирует генерал Гоголь.
Это действует, правда, с годами все меньше: имя Джеймса Бонда постепенно становится столь же экзотическим, как имена лорда Байрона, Вальтера Скотта, Генри Джеймса и многих других англоязычных авторов. Но отдельные смешки упоминание о Гоголе под флагом Бонда все-таки вызывает.
Недавно (в сентябре 2014 года) я по телевизору случайно наткнулся сразу на два таких фильма подряд: For Your Eyes Only (1981) и A View to a Kill (1985). Надо сказать, что генерал Анатолий Гоголь,[34] хотя и является естественным противником Бонда, – персонаж, в общем, скорее положительный, здравомыслящий, сторонник мирного сосуществования и разрядки напряженности. И, когда я в этот раз заговорил о нем перед студентами, меня вдруг впервые осенило, что и наш Николай Васильевич был-таки полным генералом, почти в буквальном смысле слова.[35]
