Ты знаешь персонажей, которых Руси изобретала, слова, какими она рассказывала выдуманные ею истории, блестящие, как золотые песчинки, источником которых было великолепие и нищета ее фантастического и беспокойного детства.
«Русудана — это имя означает «легкая», — говорил мне ты вначале. И часто эта фраза звучала в моем сердце. Не была ли она отблеском твоей любви?..
— Я вертелась, как собака, вокруг дома и не могла попасть к тебе, — сказала она, когда мы наконец увиделись с ней. — Да, я позавтракаю у твоей приятельницы с условием, что она хорошо меня примет и вкусно накормит.
Это было 14 июля. Стояла изнуряющая жара. Мы провели весь день вместе, и ты присоединился к нам перед обедом. Но пришли друзья, а в присутствии посторонних мы все теряли естественность. Между нами возникала какая-то неловкость.
Началось ужасное лето. Так как вы должны были поехать в Голландию, чтобы там пожениться, я уехала в Англию к герцогу Вестминстерскому. Огромный замок в Шотландии. Я ничего не знала о вас. Жизнь проходила в ожидании телеграмм. Я чувствовала, как постепенно чахну. В душе пустота.
Вы путешествовали тогда по Италии, и я должна была в сентябре присоединиться к вам в Генуе, чтобы вместе отправиться в круиз по Малой Азии. Я так торопилась увидеть вас, что, конечно, приехала раньше, чем вы…
Несколько недель целиком разделять вашу жизнь… какое воскрешение! Думаю, что мое чувство подобно тому, что испытывает утопленник, чудом вновь вдохнувший воздух жизни. Да, для меня это было вновь обретенное волшебство.
Но ты? Но она? Часто с тех пор я спрашивала себя: какое воспоминание могло остаться у вас об этом путешествии? О чем думал ты вечерами один в своей каюте? Не считал ли теперь героической жертвой великодушное предложение присоединиться к вам? Не превратился ли непроизвольный порыв в тягостную обязанность, диктуемую чувством долга?
Я старалась не слишком думать обо всем этом. Я была с вами. Втроем, совсем одни. Разве это не чудесно? И чего лучшего могла я желать, как не оставаться вечно рядом с вами?.. Мне надо было насладиться до последней капли этими днями, которые, как я с ужасом видела, уплывали вместе с водой за кормой. Я благословляла это маленькое судно, сделавшее, к моему счастью, своими узниками нас троих. Мое счастье могло быть только в тени вашего. Как бы я хотела быть уверенной, что смогу навсегда остаться в этой тени…
Но время неумолимо шло, и вскоре мы вернулись. Надо было начинать «каждодневную жизнь». Для меня это было еще неизведанное испытание. Вы поселились в отеле, куда я приходила ежедневно навещать вас. Однако мне не удавалось до конца постигнуть жуткий смысл этого «навещать вас». Казалось таким странным, почти смешным, что существует «у вас» и «у меня». Я еще способна была вообразить, что вы проездом остановились в этом отеле… Но нет, появились безделушки, разные вещицы, выбранные вами, постепенно создавая атмосферу вашего дома, и теперь во время моих «визитов» я почти чувствовала себя тещей или свекровью!
…Вопрос о вашем церковном браке оставался смутным. Я надеялась, что он перестанет вас мучить, но вдруг получила повестку из архиепископата. Пошла туда с любопытством, не представляя себе, чем вызвано это приглашение. Меня проводили в большую комнату, похожую на судебный зал. В центре сидел священник в красной мантии. Трое других, сидящие в стороне за столом, слегка приподнялись, когда я вошла. На столе лежала Библия. Меня попросили поклясться на ней, что буду говорить правду. Потом один из священников сказал, что беседовал с тобой и ты хочешь расторгнуть наш брак. Слезы выступили у меня на глазах, губы задрожали так, что я не могла проговорить ни слова. Он попросил не волноваться и сказал, что есть три возможности: признать причины, выдвинутые тобой для расторжения брака, категорически отказаться или, наконец, положиться на решение церковного трибунала.
Я ответила, что совершенно согласна с тобой и чтобы все было сделано по твоему желанию.
Тогда началась невообразимая сцена. Человек в красном заявил, что он прочтет твои показания.
Я едва поверила своим ушам: оказалось, ты женился на мне, чтобы обеспечить себя потомством, и только слишком поздно понял, что я не способна на это!.. Здесь священник пустился в очень ученое медицинское описание моих самых интимных органов, в то время как трое других разглядывали меня, а я не отрывала глаз от этой несчастной Библии…
После чего он спросил, признаю ли я все факты соответствующими действительности. Я немедленно согласилась, подписала все, что хотели, и поспешила уйти, с трудом удерживаясь от безумного желания расхохотаться…
Только на другой день меня охватило отчаяние. Было чувство, что все вокруг ранит. Даже вещи стали враждебными. Один мой жалостливый приятель решил, что лучше уехать из Европы, найти занятие, которое может отвлечь меня от навязчивых мыслей. Он познакомил меня с молодой русской женщиной, у которой был Дом моделей в Нью-Йорке, и дал огромные деньги, чтобы я помогла ей добиться успеха. В глубине души я была уверена, что ты никогда не примиришься даже с мыслью, что я буду жить в Америке и особенно что мне за это заплатили. Я посвятила тебя в этот проект, как бы расставив ловушку, чтобы увидеть твою реакцию.
Но все это показалось тебе таким естественным, что даже на пароходе по дороге в Нью-Йорк я спрашивала себя, понял ли ты, о чем я рассказала… Подумал ли ты хоть раз, что значит для меня приехать к людям, о которых я две недели назад даже не знала, согласившись на авантюру, глупую и бесполезную… и быть далеко, так далеко от вас!
Как раз во время этой невообразимой работы, состоявшей в том, чтобы всюду показываться и улыбаться людям, о каких забывала на следующий же день, я получила письмо: мне сообщали о вашем венчании в испанской церкви в Париже…
Много дней я не могла прийти в себя и поверить, что вы способны были сделать это, не предупредив меня…
Однако это было правдой. Но несмотря на все, мое сердце переполняла радость, когда пароход причалил в Гавр…
Знаешь, что сильнее всего удивило меня, может быть, за всю мою жизнь? Это то, до какой степени любовь может быть неуязвима и нерушима. Ее можно терзать, пытать, унижать, ее не взорвут мины, она всегда останется нетронутой и чистой под лохмотьями, которые жизнь надела на нее…
Знаменитое: «Ах нет! На этом поставлена точка» — всего лишь жалкий самообман, вспышка восставшего от чрезмерных страданий сердца, пытающегося убедить себя, что оскорбление способно покончить с любовью… Полноте! Оскорбление!.. Вот красивое слово! Оно весит ни на унцию больше, чем любое другое, по сравнению с мучительной, изнуряющей тяжестью любви…
