Адмирал Каннингэм доложил о создавшейся обстановке. «Учитывая настроение крепости и поддерживающей ее эскадры, — заявил он, — я не думаю, что бомбардировка может привести к желаемому результату». Бригадный генерал Ирвин, командир десантных подразделений, добавил, что он «готов высадить свои силы на берег, с тем чтобы атаковать укрепления, но следует ясно понять, какому огромному риску подвергнется каждое судно и каждый солдат». И тот и другой спросили меня, что станет со «Свободной Францией», если экспедиция будет на этом закончена.
«До настоящего времени, — ответил я, — мы решительной атаки на Дакар не предприняли. Попытка занять крепость мирным путем успеха не имела. Артиллерийский обстрел ничего не решит. Наконец, высадка войск и атака укреплений повлекли за собой настоящее сражение. Но я хочу избежать сражения, о котором вы сами говорите, что исход его весьма сомнителен. Следовательно, в данный момент нам нужно отказаться от мысли овладеть Дакаром. Я предлагаю адмиралу Каннингэму объявить, что он прекращает артиллерийский обстрел по просьбе генерала де Голля. Но блокаду не следует снимать, чтобы не дать свободы действий находящимся в Дакаре кораблям. В дальнейшем мы должны будем предпринять новую попытку овладеть Дакаром, двигаясь к крепости с суши после высадки десанта в незащищенных или плохо защищенных пунктах, например в Сен-Луи. В любом случае и при любых обстоятельствах „Свободная Франция“ не прекратит борьбы».
Английский адмирал и генерал присоединились к моему мнению относительно наших действий в ближайшее время. Уже наступила ночь, когда я отчалил от «Бархэма» на качающейся по волнам шлюпке. Офицеры и команда корабля, выстроившись у поручней, печально отдавали мне установленные почести.
Но дна события, происшедшие в течение ночи, заставили адмирала Каннингэма отказаться от того, о чем мы с ним договорились. Во-первых, от Черчилля была получена телеграмма с приказом продолжать операцию. Черчилль, судя по телеграмме, был удивлен и раздражен внезапным прекращением операции, тем более что на политические круги Лондона и особенно Вашингтона повлияли радиопередачи из Виши и Берлина и они начали проявлять беспокойство. Во-вторых, туман рассеялся и бомбардировка могла теперь принести желаемые результаты. Итак, на рассвете завязалась артиллерийская перестрелка между крепостью и английским флотом, и бой возобновился. На этот раз уже никто не спрашивал моего мнения. Но к вечеру линкор «Резолюшн», который был торпедирован подводной лодкой, пришлось взять на буксир, ибо он мог затонуть. Несколько других английских кораблей также получили серьезные повреждения. Было сбито четыре самолета с «Арк Ройал». У противника сильно пострадал «Ришелье» и другие корабли. Легкий крейсер «Одасье», подводные лодки «Персей» и «Аякс» были потоплены, причем экипаж подводной лодки «Аякс» был подобран английским эсминцем. Но форты крепости продолжали вести огонь. Адмирал Каннингэм решил избежать дальнейших потерь. Я присоединился к его решению, ибо у меня не было другого выхода. Мы взяли курс на Фритаун.
Для меня наступили тяжкие дни. Я испытывал то, что может испытывать человек, когда подземный толчок резко потрясает его дом и с крыши на голову градом сыплется черепица.
На меня обрушилась буря гнева в Лондоне, ураган сарказмов в Вашингтоне. Американская пресса и многие английские газеты тотчас же возложили вину за провал операции на генерала де Голля. «Это он, — твердили газеты, — выдумал эту нелепую авантюру, ввел в заблуждение англичан своими фантастическими сведениями о положении в Дакаре, потребовал из донкихотских побуждений, чтобы крепость была атакована в тот момент, когда подкрепления, присланные Дарланом, делали всякий успех невозможным… Причем крейсеры из Тулона прибыли благодаря болтливости многих свободных французов, которые предупредили тем самым правительство Виши… Неужели не ясно, что нельзя доверять людям, не способным хранить тайну?»
Вскоре досталось и Черчиллю, которого упрекали в том, что он позволил себя так легко уговорить. Спирс с постным выражением лица приносил мне полученные от своих корреспондентов телеграммы информационного характера, в которых сообщалось, что, очевидно, де Голль, отчаявшийся, покинутый своими сторонниками, брошенный англичанами на произвол судьбы, откажется от всякой деятельности и что английское правительство возобновит с помощью Катру или Мюзелье в значительно более скромных масштабах рекрутирование вспомогательных французских сил.
Что касается пропаганды Виши, то она не скрывала своего ликования. Судя по сообщениям, поступавшим из Дакара, можно было подумать, что речь идет о крупной победе, одержанной на море. В газетах обеих зон и в радиопередачах на так называемых «французских» волнах появились сопровождаемые комментариями бесчисленные поздравительные телеграммы, адресованные генерал-губернатору Буассону и героическим защитникам Дакара. А я тем временем в своей тесной каюте, на рейде, объятом нестерпимым зноем, окончательно осознал, что представляет собою реакция страха — как у противников, мстящих за то, что они его испытали, так и у союзников, внезапно напуганных поражением.
Между тем я очень скоро убедился в том, что, несмотря на неудачу, свободные французы остаются непоколебимы. Во всех подразделениях нашей экспедиции, где я побывал сразу же после того, как мы бросили якорь, я не встретил ни одного человека, который захотел бы меня покинуть. Напротив, решимость их еще более окрепла в связи с враждебной позицией Виши. Так, когда над нашими кораблями, стоявшими на якоре, пролетел самолет из Дакара, его встретили яростной стрельбой, чего бы не случилось неделю назад. Вскоре из телеграмм, полных дружеского участия, которые л получил от де Лармина и Леклерка, я узнал, что они сами и окружающие их люди, как никогда, исполнены непоколебимой преданности. Лондон не изменил к нам своего отношения, несмотря на град обрушившихся на нас колкостей. Это доверие тех, кто был связан со мной, являлось для меня большой поддержкой. Значит, «Свободная Франция» имела прочный фундамент. Итак, задело! Будем продолжать борьбу! Спирс, немного успокоившийся, цитировал мне Виктора Гюго: «На следующий день Эмери взял город».
Нужно сказать, что если в Лондоне многие относились к нам с неприязнью, то правительство, напротив, сохранило свои добрые чувства.
Черчилль, подвергшийся нападкам, не отрекся от меня, так же как и я не отрекся от него. 28 сентября он сделал в палате общин сообщение о событиях настолько объективно, насколько можно было от него ожидать, и заявил, что «все то, что произошло, лишь усилило доверие правительства Его Величества по отношению к генералу де Голлю». Правда, в этот момент премьер-министр уже знал, хотя он и не пожелал сказать об этом, каким образом эскадра, вышедшая из Тулона, смогла пройти через Гибралтарский пролив. Он сам рассказал мне об этом, когда два месяца спустя я возвратился в Англию.
