Художественный материал зезенгеймских стихов не дает оснований увидеть в них что-то новое и особенное. Но иногда нельзя не услышать, как прорываются ноты серьезного чувства. Стихотворение «И цветочки, и листочки…» написано в стиле светской лирики XVIII века, но в последних двух строфах появляется новый нюанс — серьезность выражения чувства.
С РАЗРИСОВАННОЙ ЛЕНТОЙ
И цветочки, и листочки
Сыплет легкою рукой,
С лентой рея в ветерочке,
Мне богов весенних рой.
Пусть, зефир, та лента мчится,
Ею душеньку обвей;
Вот уж в зеркало глядится
В милой резвости своей.
Видит: розы ей убором,
Всех юнее роз — она,
Жизнь моя! Обрадуй взором!
Наградишь меня сполна.
О судьба, пусть миг продлится,
Не гаси любовный жар,
Пусть из розы разгорится
Уж не розовый пожар.
Сердце чувства не избудет.
Дай же руку взять рукой,
Связь меж нами да не будет
Слабой лентою цветной![44]
(Перевод С. Шервинского [I, 73–74], 4–я строфа — А. Гугнина)
Разрисованные ленты по тогдашней моде Гёте делал сам и послал одну вместе с этими стихами в Зезенгейм. За грациозным описанием ленты, которая должна послужить украшением для возлюбленной, и упоминанием ожидаемой награды следует и здесь заключительный вывод. Но здесь не остроумная словесная игра, а обыгрывание двойного значения слова «Band» — «лента» и «узы, связь» («Узы, что нас связывают» — и «лента с розами»). Клопшток написал в 1752 году стихотворение «Лента с розами» («Я нашел ее весной в тени и связал ее лентами с розами» — прозаический перевод). Стихи Гёте как бы продолжение этих стихов. Набор формул светской любовной лирики использовали оба, переключив их в серьезную «исповедальную» тональность; в обоих стихотворениях ключевыми словами стали слова «Band» (лента, узы) и «Leben» (жизнь). У Клопштока любовь захватывает целиком в момент счастья («Я посмотрел на нее, этот взгляд соединил ее жизнь с моей жизнью» — прозаический перевод); у Гёте слова «Band» и «Leben» получают дополнительную временную протяженность: любовь мыслится как длительная связь.
Если признать, что в некоторых строках зезенгеймских стихотворений звучит личное серьезное чувство, то тогда такие слова, как «Herz» (сердце) и «fuhlen» (чувствовать), обретают, несмотря на традиционную форму стихотворения, особое значение, а простота языка служит выражением душевности. Но это нюансы, не больше.
Следует выделить два стихотворения: «Свидание и разлука» и «Майский праздник». В них герой, возлюбленная, любовь и природа предстают с неслыханной до той поры силой выражения. «Свидание и разлука» существует в нескольких редакциях, как и многие другие стихотворения Гёте, — кстати, заголовок у этого стихотворения появился лишь в издании произведений Гёте 1789 года и окончательно определился лишь в 1810 (сначала «Willkomm und Abschied», затем «Willkommen und Abschied»).[45]
В седло! Я зову сердца внемлю!
Лишь миг — и конь летел стрелой.
Уже баюкал вечер землю
И ночь повисла над горой.
В тумане дуб, гигантом в латах,
Там возвышался в этот час,
Где тьма, таясь в кустах косматых,
Смотрела сотней черных глаз.
Луна сквозь дымку, с гребня тучи,
Смотрела грустно в вышине,
Крылатых ветров рой летучий
Свистел свирепо в уши мне.
Ночные страхи мчались с нами,
Но был я весел, бодр мой конь:
В моей душе какое пламя!
В моей крови какой огонь!
Мы вместе. Счастья неземного
Исполнен взор желанный твой.
Я был с тобой всем сердцем снова,
Мой каждый вздох — тебе одной.
Твой милый облик, детски строгий,
Весны румянец озарил,
И этой нежности, о боги,
Я жаждал, но не заслужил.
Но — ах! — уже зари сиянье,
И сердце сжал разлуки страх.
Какой восторг в твоем лобзанье!
Какая боль в твоих очах!
Я уходил. Слезы участья
Ты не могла во взоре скрыть.
Но все ж любить — какое счастье!
И счастье все ж любимым быть!
(Перевод В. Морица [I, 71–72])
Внешняя форма стихотворения вполне традиционна. Это строфическая форма, которая между 1700 и 1770 годами применялась чаще всего: строфа из восьми строк, состоящая как бы из двух строф с перекрестной рифмой, последняя строка попеременно с мужским или женским окончанием, каждая строка — четырехстопный ямб. Эта строфа характерна для поэзии рококо. Гёте ее, естественно, хорошо знал — например, стихотворения «Истинное наслаждение» и «Свадебная песня» (в «Новых песнях»). Теперь же эта популярная форма должна была выразить совершенно иное содержание. Автор зезенгеймских стихотворений хотел и мог выразить в этих строфах свое переживание любви и природы непосредственно, без привычных общих мест. Одновременно представляется, осмысляется и комментируется в этом стихотворении переживание, имевшее место в прошлом. Ретроспективно сообщается об одном эпизоде. Выхватываются как бы отдельные моменты и ситуации из него: вначале короткая фраза о взволнованном сердце, как будто начинающая некий рассказ, слово «сердце» (оно здесь употреблено четыре раза) служит сигналом эмоционального переживания — и таким остается до конца; затем в этой же стихотворной строчке обращенный к самому себе призыв отправиться в дорогу, верхом, в окружении ночной природы; совсем кратко — встреча: зрелище возлюбленной; расставание и заключительное многозначительное изречение: «Но все ж любить— какое счастье! / И счастье все ж любимым быть!»
Природа здесь, угрожая и препятствуя, противостоит человеку, охваченному страстью. Показательно, как статика, в которой пребывают в лирике рококо отдельные элементы природы, играющие роль декорации, превращается в динамику. Вечер, ночь, дуб, тьма, луна — все это как бы могучие индивидуальности, действующие и оказывающие сопротивление. Ощущается близость к Оссиану. Но «отвага» (Mut) и «огонь» (Feuer) скачущего побеждают. Может быть, в словах «Mut» и «Freude» (радость) появляется дополнительный смысл, известный Гёте по его занятиям герметизмом и подразумевающий оба полюса — «концентрацию» и «экспансию», а при словах «Feuer» и «Glut» (жар, пламя) во второй строфе нам вспоминается «жизненный огонь» размышляющего и рассуждающего в герметизме.
В начале третьей строфы — без всякого перехода — встреча любящих. Обращает на себя внимание простота языка. Простое называние оказывается достаточным; нет необходимости в поэтически преувеличенных образах; цветовое пятно появляется лишь с «румянцем весны» («das rosafarbene Fruhlingswetter»), но оно достаточно симптоматично. Такое словосочетание, как и близкие к нему слова «милый» (lieblich) и «нежность» (Zartlichkeit), как и восклицание «о, боги» (ihr, Gotter), тесно соприкасается с областью кокетливой лирики XVIII века. Слова эти «прикрепляют» девушку к той сфере, от которой далека страстность юноши. И хотя нельзя не обратить внимания, что девушка находится в гармонии с природой в отличие от юноши, противопоставленного ей, и хотя существует сердечная связь между любящими (ее до этого можно обнаружить лишь в XVII веке в некоторых стихах Пауля Флеминга), не кокетливо-игривая, а искренняя и естественная, — все же нельзя еще говорить о самостоятельном и равноценном женском образе.
