Антарктида прочно входит в судьбу каждого, кто в ней побывал.
* * *
Вернемся, однако, к утру 12 апреля. Пылает вся постройка ДЭС. И уже нет никакого смысла лихорадочно бросать в огонь бруски снега. Двадцать человек, сбившись в тесную группу, бессильные что-либо сделать, наблюдают, как на глазах у них исчезает основа всей жизни «Востока», то, о чем со дня основания станции говорили грубовато, но точно: «Если в зимнюю пору на «Востоке» что-либо случится с дизельной – кранты!» И вот случилось. «Лицо обжигало, стоять ближе тридцати метров нельзя, а в спину упиралась морозная ночь – минус 70. Мы вполне понимали: через час такой холод заберется во все пока еще теплые уголки станции. А до ближайшего в Антарктиде тепла – 1500 ничем не преодолимых сейчас километров». (Из дневника А. М. Врач-исследователь Аркадий Максимов вел на «Востоке» дневник. В этих заметках часто будут встречаться строчки из дневника.)
По-настоящему люди испугались только теперь, когда кончилась суета и когда отчетливо прояснилось все, что их ожидало. Но надежда еще была. Надежда темнела баками, стоявшими на санях в десяти шагах от огня. Загорятся или не загорятся? В ту минуту люди не знали еще, как смогут без дизелей распорядиться теплом, заключенным в солярке. Солярка, горевшая в баках ДЭС, посылала языки пламени и на этот главный запас топлива станции. Борис Моисеев: «Я думал: обязательно загорятся. Вначале ближние баки, потом и все остальные. И этот огонь будет для нас последним». Двадцать баков с соляркой стояли в эти минуты между жизнью и смертью двадцати человек. Огонь уже жадно лизал эти баки. Но мороз – диалектика! – мороз был по этому пункту судьбы союзником у людей. Огню еще надо было разогреть, растопить загустевшую до состояния джема солярку. И пока он эту работу проделывал, вдруг изменил направление ветер. Борис Моисеев: «Спасением это назвать еще было нельзя, но мысль лихорадочно заработала: шанс появился! Сделаем печки-капельницы… на буровой есть движок, если запустим – будет радиосвязь… продукты есть, надо лишь уберечь от мороза».
Биологи доказали: пчела в отдельности каждая долго не проживет. Только сообщество пчел с разделеньем труда и функций приспособлено выжить. Двадцать людей разного возраста, специальностей, разного опыта выжить могли, лишь уподобившись пчелам. В тот драматический час людей мгновенно сплотила стихийная сила грозной опасности. Действовать! Без промедления, но без паники. Разумно, целенаправленно, без ошибок – действовать!
Не позабыли заснять пожар. Спустили воду из всех систем отопления: «Что бы там ни случилось, придет час, на «Востоке» появятся новые люди. Надо максимально облегчить введение станции в строй». К первому очагу тепла «керосинке» под названием «Алма-Ата», установленной в кают-компании, быстро, как только могли, стали таскать продукты со склада.
Первая радость – в восемь часов Борис Моисеев запустил до этого позабытый всеми старый движок. Врач Геннадий Баранов: «Когда я услышал это слабое тарахтенье, подумал: реанимация, пульс появился – значит, возможна жизнь». Но только к вечеру удалось разыскать, приспособить, протянуть кабель от движка к радиостанции. Радист Валерий Головин, как наседка цыплят, согревавший приборы еще одной керосинкой, с опаской подключил радиостанцию к незнакомому источнику тока… Все в порядке! И они вышли в эфир.
Они сообщили обо всем, что случилось, на Молодежную. В тот же час сообщение ушло в Ленинград и в Москву…
Антарктида между тем властно входила в лишенные тепла жилые постройки. Из дневника А. М.: «Температура в моем уголке уже минус 31. Писать можно только карандашом. Зубная паста сделалась каменной. Для пробы заколотил тюбиком в деревянную стойку гвоздь… Алюминиевые стены дома страшновато, как натянутый до предела канат, звенят. И лопаются. Обои на стене разрываются, как будто их разрубили саблей, и скручиваются… С этим натиском холода воюем пока тремя «керосинками» – одна в кают-компании, одна у радистов, одна на буровой у движка. Около этих точек и жмемся… Я в Антарктиде не новичок. И не склонен к лишнему драматизму. Но положение отчаянное. Вслух об этом – никто ни слова. Но думают все несомненно. Такого тут еще не бывало. На Молодежной, в «Мирном» и на Большой земле, узнав сегодня о нашей трагедии, кто понимает, скажут: «Не выкарабкаться ребятам». Я бы и сам так сказал. А надо выкарабкаться!.. Пока писал, температура понизилась до 34. Пальцы не держат карандаш». Спать в этот вечер они легли, вернее, свалились, у трех керосинок, не раздеваясь, не снимая обувки, прижавшись друг к другу.
* * *
14 апреля было днем серьезных решений. Из Москвы пришла радиограмма за подписью очень ответственного лица. Спокойная, взвешенная, заботливая телеграмма. Суть ее: нужны ли чрезвычайные меры для спасения людей?
Чрезвычайные меры… О них, разумеется, думали тут. Но какие меры возможны в этой особой, исключительной обстановке? Практически никакие. Тяжелый транспортный самолет с грузом на парашюте? Но эта мера – со множеством неизвестных и очень рискованная, возможные жертвы обострили бы без того тяжелую ситуацию. Начальник станции Петр Астахов, сам для себя решение уже принявший, счел обязательным знать мнение каждого из зимовщиков. Новички не спешили, молчали. И тогда сказал несколько очень простых, всем очень понятных слов Велло Парк, метеоролог с многолетним антарктическим стажем и опытом альпиниста. Он сказал со своим обычным эстонским акцентом: «Ребята, какие чрезвычайные меры! Продукты есть. Топлива много. Руки целы. И головы мы, я наблюдаю, не потеряли. Перезимуем».
В этом смысле и подготовили телеграмму в Москву. Добавили: «Движок пока работает ненадежно. Возможное наше молчание не воспринимайте трагически». Договорились: родным – ни полслова обо всем, что случилось, ни даже намека. Возможные перебои с телеграммами объяснять плохим прохождением радиоволн.
Легко сказать – перезимуем… Печка, у которой Валерий Головин отбивал радиограмму с этим решением, нещадно чадила. Свет у карманных фонариков иссякал, и надо было срочно что-то придумать. Движок решили беречь и запускать только на время радиосвязи. К нему приставили наиболее грамотного и бдительного механика Сергея Кузнецова – прогревать, следить за режимом, «беречь пуще глаза». Надо было решать проблему приготовления пищи, добыванья воды. Прозаическая вещь – туалет – при минус 70 градусов становился большой проблемой.
«Скученность, как в теплушке, идущей на фронт. Необходимость большого объема физической работы на зверском морозе. Тяжесть на пороге стоящей полярной ночи… Большие испытания нам предстоят» – так записано в дневнике.
Испытания предстояли не день-другой, не пару недель – девять месяцев! Из них четыре – полярная ночь. И все это, не позабудем, на полюсе холода.
«Временами казалось: календарь остановился. Земля прекратила движенье. И только звезды в ясную ночь и радиограммы с далекого милого Севера сообщали уверенность: Земля жива и по-прежнему вертится» – это записано было в середине зимовки. А в середине апреля люди еще только-только взвалили на плечи свой тяжкий крест. И чтобы понять, сколь тяжела была эта ноша, интересно узнать: а как живется-зимуется на «Востоке», когда ничего особого не случается?
Вот он, «Восток». Давайте вместе рассмотрим снимок, сделанный с низко пролетавшего самолета. Все на виду – богатство и крайняя скудность одновременно. Богатство потому, что каждый килограмм груза, завезенного сюда, стоит десять рублей. Но вот оно все перед нами – это богатство. Два темных, похожих на вагоны, продолговатых бруска – это жилье, научные лаборатории, кают-компания, радиостанция, баня, кухня, медпункт. Нетрудно представить себе вагонную тесноту в этих хранящих тепло оболочках. Тепло и свет давал «Востоку» третий слева брусочек с пристройкой. Это ДЭС. Четыре двигателя стояли под этой крышей. В пристройке жили трое механиков. Высокая будка с полосатым шаром на крыше – святилище аэрологов. Отсюда запускаются в небо шары с измерительной аппаратурой, отсюда за ними следит локатор. Сооружение с башнями – установка для бурения льда.
Станция «Восток».
В середине снимка мы видим запасы горючего в баках. Правее стоят тракторы-вездеходы, походный домик-балок. В правом верхнем углу на постаменте из бочек – старенький вездеход. Он покоился тут на свалке. Но время идет, вспомнили: на этой машине пришел сюда в 1957 году основатель «Востока» полярник Алексей Трешников. Реликвия! Так появился тут монумент. Что же еще… Еще мы видим три домика для научных работ, следы тракторов, видим флаг, возле которого установлен столб-указатель: до «Мирного» 1410 километров, до Москвы – 15621. Вот и весь легендарный «Восток», «не блещущий красотой хутор, заброшенный в глубины Антарктики», – сказал в своей хорошей шутливо-серьезной книге об Антарктиде писатель Владимир Санин. «Восток» – подводная лодка в погруженном состоянии. Так же тесно, так же трясемся над каждым киловаттом энергии и так же не хватает кислорода…», – сказал четырежды тут зимовавший начальником станции Василий Сидоров. «Труднейшая станция», – сказал ее основатель Алексей Трешников. «Кто на «Востоке» не бывал, тот Антарктиды не видал», – гласит полярный фольклор. Таков этот «хутор».
