Состояние каждого было мучительное. Все чувствовали, что попали в западню, спасение из которой было возможно только чудом.
— Помилуйте! — возмущался нервный доктор. — Что это за война! Китайцы совершенно не уважают международных законов. Они прекрасно знают, где находится госпиталь с ранеными. Какое право имеют китайцы уже который день обстреливать госпиталь? Это грубое нарушение неприкосновенности Красного Креста.
— Что это вы вздумали требовать от китайцев культурных обычаев? Вы хотите, чтобы боксеры признавали Женевскую конвенцию? Многого захотели, — заметил один из офицеров.
— Мы должны, — продолжал доктор, — послать какое-нибудь требование китайцам, чтобы они не смели обстреливать наш госпиталь и уважали Красный Крест. Мы, с своей стороны, обещаемся не обстреливать их госпиталя и покажем китайцам пример, как нужно уважать законы войны.
— Неужели вы думаете, доктор, — возразил раненый офицер, — что китайцы что-нибудь поймут из вашей галантности? Цивилизованные европейцы столько лет не признавали никаких основных и человеческих прав за китайцами, не уважали ни их национальных чувств, ни религиозных, ни политических, грубо издевались над их самыми священными обычаями и законами и отнимали и расхищали у них все, что только могли, — и вы хотите, чтобы в такое разнузданное и беззаконное время, которое называется войной, китайцы верили, что мы будем признавать какие-то законы и права, которые мы постоянно нарушали во время мира.
— Все это ужасно! Ужасно! — вздыхал доктор. — Все мы погибнем, как собаки, и китайцы всех нас вырежут.
— Успокойтесь, доктор! He так страшны китайцы, как их малюют.
— Доктор! Если уже вы приходите в отчаяние, вы, интеллигентный и понимающий дело человек, то что же тогда делать нижним чинам?
— Каждый не может быть таким храбрым и неустрашимым, как вы! Я нахожу, что наше положение здесь самое критическое и даже безнадежное, — ответил доктор.
— He приходите в ужас и не говорите таких отчаянных слов, которые могут быть услышаны нижними чинами и произвести между ними панику, — сказал самый храбрый офицер.
— Тут нам уже не о панике нужно думать, a о том, чтобы спасаться как можно скорее из этого проклятого города, пока еще не поздно. Вы слышите? Вы слышите?
С воем и шипением над госпиталем пролетела новая граната и с треском разбилась где-то очень близко. Госпиталь задрожал. Все мы вздрогнули.
— А вот следующая граната попадет в самый госпиталь, и все мы погибнем под развалинами, — не успокаивался доктор.
— Да перестаньте, доктор! Что вы все волнуетесь? То ли еще бывает?
— Ну, я не знаю, что еще бывает хуже? — говорил доктор, в отчаянии размахивая и вертя руками, точно он хотел отогнать от себя докучливые гранаты.
— А вот когда вы, доктор, попадетесь в плен к китайцам и они начнут вас живьем ампутировать и вы лично убедитесь в пользе хирургии, тогда вам будет гораздо хуже, чем теперь, — заметил молоденький ядовитый офицер.
— Вы, благодетель и друг человечества, напротив, должны нам показывать пример мужества, твердости и выносливости, a вы только расстраиваете всех нас вашими ужасами! — сказал сердито другой.
— Вот вы увидите, что всех нас вырежут: что вы тогда скажете? — сказал с отчаянием доктор.
— Когда нас всех вырежут, тогда мы решительно ничего не увидим и не скажем! О чем же вы беспокоитесь? Примите каких-нибудь успокоительных капель, что ли!
Доктор Уйон
Французский доктор, добродушный и неунывающий Уйон, сообразил разговор и ободрял своего коллегу по-русски:
— Nichevo! Nichevo!
В палату быстро вошел молодой полковой адъютант Карпов, признанный полковыми дамами вне конкурса за красоту, элегантность и остроумие. Несмотря на осаду, он всегда был безукоризненно одет, носил китель и фуражку снежной белизны и даже на позиции, как говорили, выезжал щеголем. Его друзья говорили, что он был очень храбр, но его преследовали китайские гранаты и каждая лошадь, на которую он садился, была под ним убита. Поэтому его просили ходить пешком, чтобы не губить полковых лошадей.
Ha этот раз его безупречный китель, аксельбанты и лакированные сапоги были измяты и в пыли.
Он был очень бледен и взволнован.
— А! Карпов! Ну, скорее! Какие новости? Опять лошадь убита? Ну садись к нам и рассказывай! Хочешь красного монастырского вина? Что нового? Что ты так бледен? Что делает Анисимов?
Вопросы посыпались с разных сторон.
— Oh! Mr. Karpoff! Bonjour! Comment Зa va? Quelles nouvelles nous apportez-vous? (О! Г-н Карпов! Как дела? Какие у вас новости?) — заговорили французы и стали крепко пожимать руки Карпову.
— Trиs mal! Trиs mal! — ответил Карпов, сел среди товарищей, выпил стакан вина и стал рассказывать. Каждое его слово переводилось французам.
— Господа, поздравьте меня, — говорил Карпов, — едва не был убит и спасся самым непонятным образом!
— Опять чудесное спасение на лошади?
— Нет! Я сидел у вокзала, на каком-то деревянном ящике…
— Пули, гранаты и шрапнели носились вихрем… — перебил кто-то.
— Господа, не перебивайте! дайте ему говорить!
Карпов продолжал:
— Сижу я на ящике. Вдруг над моей головой раздается удар шрапнели, и я лечу с ящика на землю. Хороший заряд шрапнели попал в ящик, разбил его в нескольких местах и ранил стрелков, которые были вблизи. Я поднялся с земли ошеломленный, осмотрелся и увидел, что у меня все в порядке. Нигде не ранен.
— Ты неуязвим, как боксер. Ну а что Анисимов?
— Господа, наши дела очень плохи! Китайцы открыли такую ожесточенную канонаду по вокзалу, что, вероятно, они хотят повторить свою атаку ночью. Командир полка предугадывает общее нападение китайцев и намерен увести с вокзала все роты. Я должен сказать вам по секрету, что наше положение очень тяжелое и мы должны быть готовы ко всему. Командир полка приказал, чтобы все офицеры были на своих местах и приготовились на случай отступления. Приказано нашему артиллерийскому обозу снять все лишние тяжести. Полковник Вогак уже предупредил иностранцев о возможности отступления. Если китайцы возьмут у нас вокзал, то седьмая рота Полторацкого должна будет отбиваться и прикрывать мост до тех пор, пока весь отряд не уйдет из Тяньцзиня. Затем приказано сломать мост, отступать и промышлять, как Бог укажет. Англичане пойдут в авангарде отряда. За ними русские, жители, раненые, иностранцы и обоз. Раненые, женщины и дети будут посажены на двуколки. В арьергарде останутся немцы, которые должны будут удерживаться в медицинской школе и на кладбище до последней возможности. Как видите, положение весьма неутешительное! Город пылает от пожаров, и русское консульство сгорело до тла.
