Я училась в интернате и не знала, какие книги, кроме учебников (а, между прочим, я была отличница), надо читать, и никто не говорил, не подсказывал, какие надо читать (воспитатели читали нам после домашней подготовки в основном про партизан и пионеров-героев), и какие надо – не попадались мне в нашей интернатской библиотеке, а если бы и попались, как бы я определила, что они те, какие надо читать? И хотя читать я очень любила и читала много, но (как я понимаю теперь) – бессистемно, стихийно и много не того, что надо было бы мне для развития.
Помните, Островой (в ЦДЛе в 76 г.), кидая «камешек» в мой огород, сказал, что Лермонтов в 27 лет уже был Лермонтовым? Но ведь Лермонтов не учился в школе-интернате № 1 города Рязани, и стал ли бы он Лермонтовым, если бы учился в ней и если бы родился и рос не в дворянской семье, а в семье малограмотной (пусть и необыкновенной, незаурядной, я считаю) женщины с тремя (помимо него, да трое умерло) детьми, без бабушек-дедушек и совсем без отца (я видела его раза 2–3 за жизнь), не говоря о нянях и гувернерах (правда, Лермонтов сам рос, по существу, без отца, и трех лет лишился матери, но я, говоря о нем, не конкретно его имею в виду, а того же Толстого и др.), да еще в тесном подвале с окном на грязные ворота пекарни, без прилегающего к нему сада, леса, луга, парка… (Я говорю это, конечно, в сердцах, ничуть не желая обидеть, принизить Лермонтова, которого люблю, и др., и оправдать себя… Не все же и дворяне были Лермонтовыми или Толстыми – и в 27, и в 80 лет.)
Я только в Литинституте прикоснулась к тому, что должна была бы знать до института. Я до института должна была бы хотя бы и неправильно, примитивно, плохо прочитать основные программные книги, чтобы в институте тратить усилия не на то, чтобы запомнить, не перепутать с другим имя поэта, писателя (для меня почти все имена, исключая школьно известные, по существу, были неизвестны, ну или 80 %), а также имена литературных героев, сюжетные линии, примерное содержание книги, а на то, чтобы постигнуть ее внутреннюю суть, философию, оценить художественные особенности, достоинства, ну и т. д.
Я училась в институте хорошо и с удовольствием – не для показухи, не для красоты в зачетной книжке, а сама для себя. Я взяла от института очень много (я уверена, что даже больше каждого – ну или многих – из своих сокурсников, а некоторые из них ничего не сумели взять и даже растеряли свои доинститутские багажи). Но я все брала, схватывала как бы впопыхах, у меня глаза разбегались, я старалась взять как можно больше, и теперь все это лежит в моей голове кое-как, внавалку, вперемешку (17-й век с 20-м, 18-й с 14-м…), создавая бардак, и мне хотелось бы не спеша навести порядок в своей голове, не спеша пересмотреть, перечитать под новым для себя углом зрения авторов, которых я отметила для себя (и которых не отметила), разложить все по полочкам, навести порядок в своей голове. И в то же время я чувствую, я не все взяла и могла бы, покопавшись теперь в русской и мировой литературе, натащить в свою голову еще много чего ценного – в ней еще много пустого места и «комнат», которые можно освободить от набитого в них хлама. И вот теперь я похожа на домохозяйку, которая и пробует убирать квартиру, и тут же сама создает в ней новый беспорядок, переставляя мебель и вещи, закупая новые вещи и новую мебель, а то примется перетряхивать какой-нибудь забытый сундук и целый день убьет на любование извлеченным оттуда антикварным подсвечником или дешевой побрякушкой.
Моя неубранная «квартира» тяготит меня – я не могу нормально спать, отдыхать, видя ее в беспорядке, туда даже и гостей стыдно пригласить. А главное – я не могу спокойно работать, потому что меня точит забота: когда же я уберу «квартиру»? Я знаю, за один день здесь не управишься – надо много времени. И вот я то посылаю все к черту и сажусь за стихи и ухожу в них, то пробую заниматься своей «квартирой» (была бы она поменьше, что ли, и попустей?).
И состояние моего духа всегда какое-то беспокойное, и все кажется мне: я медленно работаю (и читаю, и пишу…) и могла бы быть порасторопнее, иначе я ничего не успею сделать в жизни! Понимаете Вы меня?
Желаю Вам спокойного состояния духа! И крепкого здоровья!
Нина Краснова
P.S. Зато А. К. Толстой не знал Вас, а я знаю. Вот!
P.P.S. Владимир Алексеевич, я в одном письме сказала (с оговоркой), что не очень люблю композитора А. Глазунова. Но, действительно, я, наверно, просто мало знаю его, чтобы любить, т. е. почти совсем не знаю. Вот когда я буду знать его настолько, что смогу угадывать его творческий почерк и отличать его музыку от музыки других композиторов (не говоря о том, что чувствовать и понимать его), тогда я смогу сказать, люблю я его или нет, смогу составить о нем свое мнение. А пока я объективно признаю его и могу сказать только, что мне нравится его 2-й концертный вальс, который я недавно слышала по радио. Оказывается, я и раньше слышала его много раз, но не знала, что он – Глазунова. Может, я и другие его произведения знаю и люблю, только не знаю, что они его?
Но даже если бы он был и плохим композитором, его все равно стоило бы уважать – за то, что он вместе с Римским-Корсаковым докончил оперу Бородина «Князь Игорь». Кстати, плохой композитор, наверно, не мог бы докончить такую оперу и не испортить ее?
P.P.P.S. Поклон Вам от Красновых.
P.P.P.P.S. У меня есть для Вас еще одно письмо, я пошлю его Вам на днях.
29 ноября 1978 г., Рязань.
Здравствуйте Владимир Алексеевич!
Позвольте отчитаться перед Вами за свой ноябрь? До середины ноября (до 17-го числа) я писала стихи. Потом решила, наконец, высунуть нос в местный «высший свет»: сходила в литобъединение (Ваганова прислала приглашение по почте), сходила в обл. библиотеку на заседание краеведов, сходила в газету «Рязанский комсомолец» – отнесла туда свои стихи, сходила в местный Союз писателей, там, оказывается, давно лежит бумага из Литинститута с просьбой помочь мне в моем устройстве, отв. секретарь пис. организации у нас сейчас поэт Сенин, он предлагает мне работу в «Рязанском комсомольце», где будто бы можно за 3–4 года добиться квартиры, но с квартирой он, конечно, загибает (я знаю рязанских журналистов, которые десятилетиями стоят на очереди), да и вообще я на газете поставила крест: халтурить я не умею, и мне было бы стыдно халтурить и позорить свою фамилию серыми статьями, написанными не от души и левой ногой, а если работать добросовестно, значит, надо жить газетой и отдавать ей все силы, а стихи отодвинуть на второй план, на что я согласиться не могу. Я хочу отдавать все свои силы стихам, литературе – любимому и главному делу своей жизни. На остатках сил, даже на половине, ничего хорошего у меня не получится. Я и так довольно много сил потратила на пустое, постороннее.
