Зяма лежал в госпитале, я жила в гостинице. Без денег, без каких-то необходимых вещей… Слава богу, выяснилось, что инфаркта у Зямы не случилось, но предынфарктное состояние налицо. Через три недели можно было выписывать.
Мне нужно было отблагодарить докторов, которые его выходили. Выяснила, что лучше всего будет ящик коньяка. Ящик! В те времена и бутылку купить было непросто, не говоря уже о деньгах… Стало ясно, что в Ленинграде столько коньяку мне не достать. Я позвонила в Москву старшему брату Зямы, довольно быстро он мне отзвонил с ответом: ничем помочь не могу…
Положение мое было ужасное… В этот же день мне позвонил Шура и сразу же спросил, что с моим голосом. Я ему всё объяснила: так и так, не знаю, как быть, завтра Зяму забирать — а с чем его забирать, не знаю… «Хорошо, — ответил мне Шура, — подожди, я перезвоню». Через час он перезванивает: «Значит, так: завтра в семь тридцать утра поезд такой-то, вагон такой-то, проводницу зовут Нина. Выдвигайся».
Это только кажется: подумаешь, дело! В тот момент Шура бросил всё… Не знаю, в каком ресторане или ещё где и за какую цену он купил этот ящик коньяка, но потом ни словом, ни звуком не вспомнил об этом. А я помню об этом всю жизнь.
Однажды стало известно, что на Пресне будет производиться запись на автомобили. Из нас почему-то никто не смог поехать, и Шура, записав номера наших паспортов, поехал туда один. Позвонив среди ночи, он сообщил: «Ребята, ничего не вышло. Это не запись на автомобили. Это перепись евреев».
Шура постоянно занимался доставанием для кого-то лекарств, деталей для автомобиля, укладкой кого-то в больницу… Мы с Зямой всё шутили над ним: «Смотри, не перепутай, кого в какое отделение!»
А какой Шура сын!.. Где бы он ни находился, по двадцать раз на дню он звонил своей маме и без всяких сантиментов говорил: «Ну, слепая, как ты?» (с возрастом его мама полностью потеряла зрение). И в этой кажущейся грубости на самом деле была высочайшая поддержка, которой он продлил ей жизнь настолько, насколько это было возможно, и даже больше.
Шура — всеобщий любимец, был таким в молодости, остается им и сегодня. Не было публичного выступления Гердта, на котором его не попросили бы рассказать о Ширвиндте. Очевидно, всем было известно, что они дружат.
Вокруг знаменитых любимцев туча идиотских вымыслов. Однажды Зяму спросили: «А правда, что Ширвиндт — голубой?» — «Конечно, только патологический». — «То есть?» — «То есть — любит женщин».
Шура, редкостный артист, женат смолоду, единожды и на всю жизнь. Правда, и жена ему досталась замечательная. Наталья Николаевна — самостоятельная личность, архитектор.
Я не рассказываю, какой Шура артист, теперь и руководитель театра, а хочу сказать о том, о чем не все знают. Он — лучший дедушка в Москве.
Друзья! Разрешите поднять этот, в данном случае умозрительно-символический, бокал за неувядаемое украшение нашей жизни — за Зиновия Гердта.
В эпоху повсеместной победы дилетантизма всякое проявление высокого профессионализма выглядит архаичным и неправдоподобным. Гердт — воинствующий профес — сионал-универсал.
Я иногда думаю, наблюдая за ним: «Кем бы Гердт был, не стань он артистом?» Не будь он артистом, он был бы гениальным плотником или хирургом. Гердтовские руки, держащие рубанок или топор, — умелые, сильные, мужские (вообще Гердт «в целом» очень похож на мужчину — археологическая редкость в наш инфантильный век). Красивые гердтовские руки — руки мастера, руки артиста. Мне всегда казалось, еще тогда, в театре у Образцова, что я вижу сквозь ширму эти руки, слившиеся с куклой в едином живом организме.
Не будь он артистом, он был бы поэтом, потому что он не только глубокая поэтическая натура, он один из немногих знакомых мне людей, которые не учат стихи, а впитывают их в себя, как некий нектар (когда присутствуешь на импровизированном домашнем поэтическом джем-сейшене — Александр Володин, Булат Окуджава, Михаил Козаков, Зиновий Гердт, синеешь от белой зависти).
Не будь он артистом, он был бы замечательным эстрадным пародистом, тонким, доброжелательным, точным. Недаром из миллиона «своих» двойников Л. О. Утесов обожал Гердта.
Не будь он пародистом, он был бы певцом или музыкантом. Абсолютный слух, редкое вокальное чутье и музыкальная эрудиция дали бы нам своего Азнавура, с той только разницей, что у Гердта еще и хороший голос.
Не будь он музыкантом, он стал бы писателем или журналистом: что бы ни писал Гердт — будь то эстрадный монолог, которыми он грешил в молодости, или журнальная статья, или текст для фильма, — это всегда индивидуально, смело по жанровой стилистике.
Не будь он писателем, он мог бы стать великолепным телевизионным шоуменом.
Не будь он шоуменом, он мог бы стать уникальным диктором-ведущим. Гердтовский закадровый голос — эталон этого еще мало изученного, но, несомненно, труднейшего вида искусства. Его голос не спутаешь ни с каким другим по тембру, по интонации, по одному ему свойственной гердтовской иронии: будь то наивный мультфильм, «Двенадцать стульев» или рассказ о жизни и бедах североморских котиков.
А как бы он танцевал, не случись эта беда — война.
Не будь он артистом… Но он Артист! Артист, Богом данный, и славу этому Богу, что при всех профессиональных «совмещениях» этой бурной натуры ему (Богу) было угодно отдать Гердта Мельпомене и…
Диапазон Гердта-киноактера велик. Поднимаясь до чаплинских высот в володинском «Фокуснике» или достигая мощнейшего обобщения в ильфовском Паниковском, Гердт всегда грустен, грустен, и всё тут, как бы ни было смешно всё, что он делает.
Его костюмер в одноименном спектакле — это чудеса филигранной актерской техники, бешеного ритма и такой речевой скорости, что думалось: вот-вот устанет и придумает краску-паузу, чтобы взять дыхание, — не брал, несся дальше, не пропуская при этом ни одного душевного поворота.
Посмертная казнь — это воспоминания о тебе «лучших» друзей.
Ф. Раневская
Он не умирал, а до последней секунды радовался жизни.
Даже тогда, когда помощник президента привез ему орден «За заслуги перед Отечеством» III степени… и над лежащим Зямой прочёл стихи Пастернака, Зяма от изумления приподнялся, ему нанизали этот орден, и он опять лег.
Ну что это такое — третья степень?.. У кого-то, значит, заслуги перед Отечеством первой степени, у кого-то пожиже — второй, а у Зямы — третьей… Есть еще и четвертая… Как ценники… Осетрина не бывает второй свежести, а орден за заслуги — бывает… Бред.
