Людовик XIII. Филипп де Шампань. 1630-е гг.
Как могла сказаться на психике ребенка жизнь среди сплошных предательств, которые активно стимулировали его мать и отчим? Естественно, что отношение к верности и уважение к чужой воле у него сложилось самое предсказуемое. Не говоря уже о том, что абсолютному монарху подданные не имеют права ни в чем отказывать, а невыполнение его пожелания считается преступлением. А если подданный – женщина, а пожелание у монарха сами понимаете какое? Тем более! Вот он и копил подобные пожелания, номинально будучи королем с пяти лет, но не имея права никому ничего приказать без санкции мамы-регентши и ее тайного супруга и явного первого министра. Набралось вполне достаточно.
Анна Австрийская с сыном. Неизвестный художник. XVI в.
Пожалуй, у его суженой проблемы были не меньшие – та вообще была дочкой зэка. Родилась она вдалеке от Парижа в городе Ниоре, в маленьком домике неподалеку от тюрьмы, где сидел ее отец. Человек он был совершенно раблезианский, что-то вроде Хлопуши из есенинского «Пугачева» – помните, тот говорит о себе: «Был я каторжник и арестант, был убийца и фальшивомонетчик»? Констан д’Обинье мог бы повторить это о себе с чистой совестью, – впрочем, чего это я несу, какая у фальшивомонетчика и убийцы чистая совесть?
Особенно с учетом того, что он убил брошенную им первую жену, когда она посмела, вместо того чтоб рыдать и страдать, найти себе другого мужчину. А когда его все-таки спровадили за эти подвиги на харчи и квартиру от Его Величества, он соблазнил дочку начальника своей тюрьмы, который был настолько наивен, что предоставил образованному и знатному узнику некоторые вольности в тюремном режиме. Впрочем, еще большие льготы Констан д’Обинье получил, когда прикрыл грех, женившись на своей жертве, но как только он вышел из камеры, начал вовсю транжирить ее приданое. Это его фирменный стиль – враждебный шаг, шумное примирение и тут же еще более резкий выпад.
Так он общался и со своим отцом – великим сподвижником Генриха IV Агриппой д’Обинье. Тот был крупным поэтом, без упоминания о котором не обходится ни один университетский курс французской литературы, причем сравнивают его всего-навсего с Мильтоном и Шекспиром, и таким пламенным гугенотом, что он даже рассорился со своим коронованным сподвижником, когда тот решил, что Париж стоит обедни, и перешел в католичество. Но по отношению к этому титану позднего Возрождения сыночек применял все ту же предательскую тактику: переход в проправительственный католицизм, обычно сопровождаемый борьбой за родовое имущество на уровне найма бандитских шаек (это на отца-то!) – трогательное раскаяние и возвращение к вере предков – захват очередных ресурсов и новая вспышка любви к Папе Римскому… Амплитуда колебаний увеличивалась, бытие нашего героя становилось максимально дискомфортным, и он с удовольствием принял приглашение своего знакомого, месье д’Эснамбюка, сопутствовать ему в его вояже во французские колонии на Карибах и пополнить там ряды колониальной администрации – разумеется, вместе с супругой и детками. Вскоре после этого он и отдал свою грешную душу Богу, не вполне ясно, католическому или протестантскому, пытаясь получить официальное утверждение в должности управляющего островком Мари-Галанте. Помните островок, на котором храбрый капитан Блад спас от последствий собственного легкомыслия супругу французского чиновника мосье де Кулевэна? Это он самый и есть.
А его осиротевшему семейству, в том числе и дочке Франсуазе, пришлось вернуться в метрополию. Мать вскоре умерла, девочку начала воспитывать протестантская родня, но родственница-католичка мадам де Нейян убедила воспитать ее в католичестве. Ничего удивительного – в 1967 году в моей школе все до единого мои соученики из смешанных семей, где хотя бы один из родителей не был «лицом еврейской национальности», позаписывались русскими или украинцами, причем совершенно по той же причине. От таких детских переживаний у девочки возникло стойкое убеждение, что ей-то с такими родичами нужно быть большей католичкой, чем сам папа, и большей роялисткой, чем сам король. О том, чтоб самой стать королевой, она тогда явно не думала и рассмеялась бы в лицо тому, кто напророчил бы эту участь.
Хорошее начало царствования
Детство кончилось, и король Людовик XIV стал королем не только по титулу. Вцепившись в так долго ожидаемую власть, он и не подумал хоть с кем-то ею делиться. Как я уже упоминал, никаких документальных предположений того, что он хоть раз сказал: «Государство – это я!», нет и в помине, но это выражение настолько ему подходит, что даже не важно, говорил он это или нет. Как же у такого абсолютного монарха может протекать личная жизнь? Как абсолютному монарху и положено – он приказывает, осчастливленная подданная принимает нужную позу и форму одежды. Есть сведения, что практикующим гетеросексуалом короля сделала главная камеристка его матери, мадам де Бове, когда ему было пятнадцать лет (ей – сорок два). Верится плоховато, больно уж поздно, но разве дело в фамилии конкретной камеристки? Этот способ освоения королями премудрости, необходимой для заведения наследника, часто упоминается в литературе и ничего необычного не содержит. Равно как и приключения с особо смелыми дамами, падкими на юношескую неопытность начинающего монарха. Но вот потом стало интересно – развлечения поставили на индустриальную основу. Каждый вечер будущий Король-Солнце, как аккуратный чиновник на службу, приходил в то крыло замка, где под просвещенным досмотром мадам де Навай проживали фрейлины королевы, являлся к той из них, к которой заблагорассудится, тратил минутки три на знакомства, ухаживания и изъявление чувств, после чего переходил непосредственно к здоровому естественному незащищенному сексу в количествах и вариациях, которые его устраивали. А что было с теми, кто не соглашался? Интересно бы узнать – как я уже и говорил, ни одного описания подобного случая не сохранилось. Да и вряд ли бывало такое. Если бы было – до нас бы дошло, это же был бы неслыханный скандал! Чисто словесный отказ выполнить приказ короля был по минимуму государственной изменой, стандартная кара – смертная казнь. Попытка воспрепятствовать монарху силой приравнивалась к покушению на его убийство, а поскольку король есть отец нации, кара за это была такой же, как и за отцеубийство, – колесовать, правую руку предварительно отрубить, в раны залить кипящее масло и расплавленный свинец. Ни в чем подобном короля никогда не обвиняли, а это означало, что фрейлины прекрасно знали свой долг верноподданных и бессмысленным сопротивлением короля не огорчали НИКОГДА!
