- Здоров, - пискляво отозвался всадник и натянул поводья, конь тронулся вдруг от комиссарского голоса.
Сергей Васильевич подошел вплотную, остановился, его голова оказалась на уровне лошадиной головы.
- Ты почему оружие не сдаешь?
- А ты его давал мне, оружие? - Голос всадника был простужен, осип, и надо было кричать, напрягаться, чтобы получались слова. Это, видно, злило всадника, и оттого говорил он с комиссаром дерзко.
- Где это тебя "тыкать" научили? - тихо и строго спросил Сергей Васильевич.
- Извиняюсь, мне нужен товарищ Жихарев.
- Я - товарищ Жихарев.
Всадник вынул из-за пазухи пакет, протянул комиссару. Пакет был самодельный, заклеенный мукой. Сергей Васильевич вскрыл его. На листке школьной тетрадки написано от руки, красным карандашом. Сергей Васильевич сразу взглянул вниз, на подпись. Конечно же - Д. Емлютин. Почерк крупный и крепкий.
"Товарищ Жихарев!
Прошу Вас прибыть с моим нарочным на совещание командно-политического состава партизанских отрядов южного массива Брянских лесов.
Д. Е м л ю т и н".
Ни дня, ни числа, ни чина, ни звания. Сергей Васильевич подавил задетую этой бумагой ущемленную свою гордость, но про себя пожалел, что обошелся тогда с Емлютиным неправильно. Может быть, неправильно. По-другому он не мог.
- Когда же прибыть? Тут не сказано, - спросил Сергей Васильевич.
- Велели ждать вас, - еле слышно прокричал осипший нарочный.
- А коли ждать, то сдавай оружие и езжай в лагерь, пообедаешь и будешь ждать.
- Оружие сдавать не буду, тут подожду.
- Ишь ты, герой. Ну, давай езжай с оружием.
Всадник тронул коня. Комиссар пошел следом. Всю дорогу с неприязнью смотрел на вихляющийся матерый круп лошади.
Сергей Васильевич решил оставить за себя начальника штаба, а ехать вдвоем с Потаповым. Все-таки командир отряда, да и надежнее как-то вдвоем. Мало ли какая там обстановка сложится, на этом совещании. Один есть один, а двое все же двое.
- Тебе видней, - бурчливо отозвался Петр Петрович, но сам был рад, что Жихарев принял такое решение. Не за себя рад, - и ему, так сказать, оказана честь, - а за то рад, что не один едет комиссар. Черт их знает, как там все, а тут без него спать не будешь, голову ломать будешь. - Тебе видней, а вообще-то, что ж, надо ехать вдвоем.
В дороге больше молчали. Впереди нарочный, за ним комиссар, замыкающим Петр Петрович. Настроение у комиссара и командира было примерно одинаковое, складывалось оно из любопытства и настороженности. И чем ближе шло к вечеру, тем больше к этому настроению примешивалось и чувство тревоги. Когда подъехали к реке, Сергей Васильевич оглянулся, Потапов закивал ему, как же, дескать, узнаю, конечно, узнаю. Это был соседний район. Через речку, заваленную снегом, была набита тропинка. И тут, значит, живые люди. А когда во тьме уже прибыли в глухое урочище, миновали пост и остановились перед темной громадой дома, в окнах которого не было ни признака жизни, но все учуяли запах дыма и жилья, когда люди какие-то приняли у Жихарева и Потапова лошадей, а сами они, комиссар и командир, вошли в помещение, - в одну минуту вся тревога и настороженность слетели с души, свалились с плеч.
Окна были плотно и надежно завешены, и от этого свет керосиновой лампы казался ослепительно ярким. Было жарко и было полно людей, а люди, боже ты мой, все свои до единого! Секретари райкомов, председатели исполкомов, как на кустовом совещании в мирные времена. Жихарева встретили веселыми голосами, была в этих голосах шутливость и радость - встретили своего человека. Шинель Сергея Васильевича произвела впечатление. Прямо-таки командарм. Со всеми здоровались за руку, обнимались, хлопали друг друга по спине. Кто-то знал и Петра Петровича, тоже лобызались, похлопывали. Глаз Жихарева, сразу как вошли, из всей массы отметил Емлютина. В гимнастерке, кожанка висела на стене, чернявый, с крепкой сверкающей лысиной, сидел за столом. Рядом с ним с трубкой - высокий полнощекий Алешинский, представитель обкома партии. Жихарев знал его по прежним дням. Были тут и незнакомые люди. Когда Сергей Васильевич пошел здороваться, Емлютин поднялся и молча ждал своей очереди.
- Ну, здравствуй, товарищ Жихарев. Хорошо, что приехал. - Емлютин первым заговорил, здороваясь. Сергей Васильевич с удовольствием пожал протянутую ему руку, честно и с приязнью посмотрел в темные и строгие глаза объединителя.
- Дело требует, товарищ Емлютин, потому и приехал.
- Вот и хорошо, вот мы и договорились. - А поздоровавшись с Петром Петровичем, подмигнул Жихареву: - Значит, вдвоем, ну что ж, это хорошо.
Разделись, поснимали - Жихарев свою шинель, Потапов свой полушубок, смешались со всеми. Разговор пока шел вольный, неофициальный, не все еще были в сборе. Однако этот вольный разговор - ну, как у тебя, рассказывай? а ты как устроился? чем похвастаешься, много ль народу? а кто это мост подорвал, не ваши ли? мои, мои, - и обстоятельный как бы доклад друг другу, - весь этот разговор был не меньше по важности, чем предстоящее официальное совещание.
Контора лесничества была просторна, вместительна. По заданию Емлютина были тут сооружены огромные, в половину зала, нары, не нары - царские полати, заваленные лесным сеном. Сено давно уже отогрелось, оттаяло, отошло, и поэтому стоял тут от него ароматный, с кислинкой, веселящий душу родной запах. Люди двигались по залу, меняли места, перегруппировывались, говорили вполголоса, но возбужденно, порою чей-нибудь голос возвышался над другими, порою в одном или в другом месте вырывался смех, а лица...
- Бондаренко Алексей Дмитриевич!
- Бурляев! Паничев!
- И ты тут, Тихон Иванович!
- Петушков Алексей Иванович!
- Корнеев!
- Новиков!
- Голыбин!
- Коротков!
Сколько было тут лиц! Каждое на свой манер, со своей непохожестью, со своей неповторимостью. Тут не было ни одного случайного лица. Все они принадлежали первым людям, руководителям, хозяевам районов, бывшим когда-то, в юности, комиссарами, красными командирами, солдатами революции, гражданской войны, политотдельцами и рабфаковцами; словом, здесь была маленькая горстка великой армии неутомимых вожаков и строителей новой России. У каждого из них были свои слабости, свои привычки, увлечения, возможно, среди них были люди с дурными характерами, но перед лицом Родины, перед делом революции, перед партией своей они были чисты, они были непреклонны, они были рыцари.
До войны двигали жизнь, каждый в своем районе, не жалея сил, не считаясь со временем, со своими никому не известными недугами, недомоганиями, каждую минуту - счастливую или несчастливую - были со своей партией, были ее опорой, рассредоточенной по огромным просторам молодой державы. В дни войны, когда над государством нависла угроза, они не сошли со своих мест, вокруг них стала собираться сила, вставшая против врага.
