– Ну, как вам нравится мой славный город Москва?
– Ваше величество, в целом мире нет города, который может равняться красотой Москве.
– Это что, ирония?
– Нет, ваше величество, это чистая правда. Я в Москве ничего не видел; но я видел дворцы, которые не подавляют стоящих рядом хижин.
Из «Записок» Екатерины II:
Я вовсе не люблю Москвы, но не имею никакого предубеждения против Петербурга, я стану руководиться благом империи и откровенно выкажу свое чувство. Москва – столица безделья, и ее чрезмерная величина всегда будет главной причиной этого. Я поставила себе за правило, когда бываю там, никогда ни за кем не посылать, потому что только на другой день получишь ответ, придет ли это лицо или нет; для одного визита проводят в карете целый день, и вот, следовательно, день потерян. Дворянству, которое собралось в этом месте, там нравится: это неудивительно; но с самой ранней молодости оно принимает там тон и приемы праздности и роскоши; оно изнеживается, всегда разъезжая в карете шестерней, и видит только жалкие вещи, способные расслабить самый замечательный гений. Кроме того, никогда народ не имел перед глазами больше предметов фанатизма, как чудотворные иконы на каждом шагу, церкви, попы, монастыри, богомольцы, нищие, воры, бесполезные слуги в домах – какие дома, какая грязь в домах, площади которых огромны, а дворы – грязные болота. Обыкновенно каждый дворянин имеет в городе не дом, а маленькое имение. И вот такой сброд разношерстной толпы, которая всегда готова сопротивляться доброму порядку и с незапамятных времен возмущается по малейшему поводу, страстно даже любит рассказы об этих возмущениях и питает ими свой ум.
Из «Истории и анекдотов революции в России в 1762 году» Клода Карломана Рюльера:
Против нее были даже заговоры, пьемонтец Одар был доносчиком. Он изменил прежним друзьям своим, которые, будучи уже недовольны императрицею, устроили ей новые ковы, и в единственную за то награду просил только денег. На все предложения, деланные ему императрицею, чтобы возвести его на высшую степень, он отвечал всегда: «Государыня, дайте мне денег», и как скоро получил, то и возвратился в свое отечество.
Через полгода она возвратила ко двору того Гудовича, который был так предан императору, и его верность была вознаграждена благосклонным предложением наилучших женщин. Фрейлине Воронцовой, недостойной своей сопернице, она позволила возвратиться в Москву, в свое семейство, где нашла она сестру, княгиню Дашкову, которой от столь знаменитого предприятия остались в удел только беременность, скрытая досада и горестное познание людей.
Адриан Моисеевич Грибовский (1766–1830), государственный деятель, с 1787 г. служил в военно-походной канцелярии князя Потемкина; после того был определен правителем канцелярии графа П. А. Зубова. Мало-помалу он сделался правой рукой фаворита и получил доступ в покои императрицы; читал ей иностранную почту, подносил к подписанию указы, а в 1795 г. был назначен статс-секретарем «у принятия прошений». После смерти императрицы Грибовский был выслан из Петербурга, а в апреле 1798 г. был заключен в Петропавловскую крепость, из которой через год переведен в Шлиссельбургскую. Освобожден только императором Александром I, в 1801 г. Из «Воспоминаний и дневников»:
Государыня, заняв вышеописанное свое место, звонила в колокольчик, и стоявший безотходно у дверей спальни дежурный камердинер туда входил и, вышед, звал, кого приказано было. В сие время собирались в уборную ежедневно обер-полицмейстер и статс-секретари, в одиннадцатом же часу приезжал граф Безбородко; для других чинов назначены были в неделе особые дни: для вице-канцлера, губернатора и губернского прокурора Петербургской губернии – суббота; для генерал-прокурора – понедельник и четверг; среда – для синодного обер-прокурора и генерал-рекетмейстера; четверг – для главнокомандующего в С.-Петербурге. Но все сии чины, в случае важных и не терпящих времени дел, могли и в другие дни приезжать и по оным докладывать. Первый по позыву являлся к государыне обер-полицмейстер бригадир Глазов со словесным донесением о благосостоянии столицы и о других происшествиях и с запиской на одной четверке листа, написанной в полиции некрасиво и неправильно, о приехавших и выехавших из города накануне того дня разного звания людях, которым угодно было о себе на заставе сказать; ибо часовые никого из проезжающих через заставу не останавливали и ни о чем их не спрашивали, да и шлагбаумов тогда не было; выезд за долги из столицы не был воспрещен, каждый получал от губернатора подорожную во всякое время и без всякой платы и выезжал из города, когда хотел. Посему реестр приезжих и выехавших не мог быть длинный.
По выходе обер-полицмейстера статс-секретари через камердинера докладывались и поодиночке были призваны (в сем числе и я находился). При входе в спальню наблюдался следующий обряд: делал государыне низкий поклон, на который она отвечала наклонением головы, с улыбкой подавала мне руку, которую я, взяв в свою, целовал, и чувствовал сжатие моей собственной руки, потом говорила мне: «садитесь». Севши на поставленном против нее стуле, клал я на выгибной столик принесенные бумаги и начинал читать. Я полагаю, что и прочие при входе к государыне то же самое делали и такой же прием имели. Но как скоро показывался граф П. А. Зубов, то каждый из нас немедленно в уборную выходил. Приходил же всегда с заготовленными к подписанию бумагами. Около одиннадцатого часа приезжали и по докладу перед государыней были допускаемы и прочие вышеупомянутые чины, а иногда и фельдмаршал граф Суворов-Рымникский, бывший тогда, после завоевания Польши, в Петербурге. Сей, вошедши в спальню, делал прежде три земных поклона перед образом Казанской Богоматери, стоявшим в углу на правой стороне дверей, перед которым неугасимая горела лампада; потом, обратясь к государыне, делал и ей один земной поклон, хотя она и старалась его до этого не допускать и говорила, поднимая его за руки: «Помилуй, Александр Васильевич, как тебе не стыдно это делать?» Но герой обожал ее и почитал священным долгом изъявлять ей таким образом свое благоговение. Государыня подавала ему руку, которую он целовал как святыню, и просила его на вышеозначенном стуле против нее садиться и через две минуты его отпускала. Сказывали, что такой же поклон делал и граф Безбородко и некоторые другие, только без земных поклонов перед Казанскою. При сих докладах и представлениях в Зимнем и в Таврическом дворцах военные чины были в мундирах со шпагами и в башмаках, в праздники же в сапогах, а статские в будни в простых французских кафтанах и в башмаках, а в праздничные дни в парадных платьях. Но в Царском Селе в будни как военные, так и статские носили фраки и только в праздники надевали первые мундиры, а последние – французские кафтаны со шпагами.
