Свет погасили, пожелали друг другу доброй ночи — надобно спать. Некоторое время царили полная тишина и покой.
Но мало-помалу пол, где лежали Большая Кайса с девчушкой, начал странным образом качаться вверх-вниз, и малышка, словно мячик, перекатывалась то к диванчику г-жи Лагерлёф, то назад к Большой Кайсе. Это было забавно, и малышка совсем не боялась. Только никак не могла взять в толк, отчего пол не успокоится.
Немного погодя она услышала, как маменька и тетушка Ловиса перешептываются.
— Я съела слишком много жирной лососины у Шёстедтов, — сказала г‑жа Лагерлёф.
— По-моему, они не очень продумали меню. А ведь знали, что нам предстоит плавание по Венерну, — заметила мамзель Ловиса.
— Н-да, от Венерна добра не жди, — вздохнула г‑жа Лагерлёф.
Большая Кайса тоже принялась шептать:
— Скажите, хозяйка, мы что же, добрались до места, где озеру конец и вода обрушивается в пропасть?
— Нет, голубушка, озеро не кончится до утра, — ответила г‑жа Лагерлёф, не понимая, куда клонит нянька.
Опять стало тихо, но спокойствия не прибавилось. Пол качался вверх-вниз, и девчушка по-прежнему забавно перекатывалась туда-сюда.
Г‑жа Лагерлёф чиркнула серной спичкой, зажгла свечу.
— Надобно посмотреть, удержатся ли дети на полках, не упадут ли, — сказала она.
— Слава Богу, ты зажгла свет, — сказала тетушка Ловиса. — Все равно ведь уснуть невозможно.
— Хозяйка! Мамзель Ловиса! Неужто вы не чуете, что нас вниз тягает? — запричитала Большая Кайса. — Ох, да как же мы выберемся из энтой глыби? Как домой-то попадем?
— О чем это она? — спросила у невестки мамзель Ловиса.
— Говорит, что мы подошли к крайнему пределу, — ответила г‑жа Лагерлёф, которая понимала не больше, чем золовка.
Они опять замолчали, каждая думала о своем. Малышке показалось, что им страшно, сама-то она чувствовала себя превосходно. Лежала словно в большущих качелях.
Но тут кто-то тронул ручку двери. Красную портьеру отодвинули в сторону, на пороге стоял поручик Лагерлёф, с улыбкой оглядывая каюту.
— Как там, Густав? Шторм начинается? — быстро спросила г‑жа Лагерлёф.
— Не спите, стало быть, — сказал поручик Лагерлёф. — Да, ветер маленько разошелся, — добавил он успокаивающим тоном. — Капитан посоветовал мне спуститься к вам и сказать, что хуже, чем сейчас, не будет.
— А ты чем занят? — спросила тетушка Ловиса. — Ложиться не будешь?
— Где же мне, по-твоему, лечь, Ловиса, голубушка? — осведомился поручик Лагерлёф.
Когда он обвел взглядом переполненную каюту, словно высматривая, где бы ему пристроиться, в облике его сквозило что-то добродушное и ужасно смешное — все поневоле рассмеялись. Г‑жа Лагерлёф и мамзель Ловиса, только что лежавшие в испуге и легкой морской болезни, даже сели на диванчиках, чтобы посмеяться как следует, Юхан с Анной на своих полках так хохотали, что едва не скатились вниз, Большая Кайса позабыла, что вот-вот окажется на том жутком месте, где озеру конец, и тоже смеялась, а малышка обок нее просто покатывалась со смеху.
Поручик Лагерлёф смеялся редко, но выглядел очень веселым, стоя у двери. Дальше-то пройти не мог.
— Ну, как я погляжу, с вами все в порядке, — сказал он, когда все немного успокоились. — Коли так, поднимусь-ка я, пожалуй, на палубу, потолкую с капитаном.
Пожелав им доброй ночи, он ушел.
В каюте снова воцарились боязнь и морская болезнь, г‑жа Лагерлёф снова тщетно пыталась успокоить Большую Кайсу, которая по-прежнему ждала, что они, того гляди, рухнут в бездну. Малышка же не иначе как уснула, потому что никаких других ночных событий не запомнила.
Теперь, пожалуй, худшие тяготы путешествия остались позади. Незачем было бояться, что бричка опрокинется на Карлстадском тракте или что на Венерне их сразит морская болезнь, ведь они уже благополучно добрались до Гётеборга. И, отбросив все заботы, погожим летним днем отправились смотреть город.
Когда они вышли на Эстра-Хамнгатан, поручик Лагерлёф шагал впереди — с тросточкой в руке, сдвинув шляпу на затылок, на носу очки. За ним шла г‑жа Лагерлёф, держа за руку Юхана, следом мамзель Ловиса вела за руку Анну, а замыкала шествие Большая Кайса, которая несла Сельму. Несла на руках, поскольку считала, что в городе носить ее на закорках не годится.
Поручик Лагерлёф был в коричневом сюртуке и светлой соломенной шляпе. Г‑жа Лагерлёф и мамзель Ловиса надели белые панамы с широкими колышущимися полями и настоящие кашемировые шали, сложенные треугольником и почти закрывавшие просторные юбки черного шелка да красивые бархатные корсажи с белыми вставками и пышными белыми манжетами. Юхан — в черной бархатной курточке и брючках, Анна — в накрахмаленном ситцевом платье в мелкий синий горошек, с кринолином, в шляпке и с зонтиком, а Сельма — тоже в крахмальном ситцевом платьице синими горошками, но не в шляпке, а в белом, домашнего пошива капоре, без зонтика и кринолина.
Внезапно поручик обернулся, посмотрел на вереницу женщин и детей. Кивнул и рассмеялся, явно радуясь, что они здесь, при нем.
— Раньше ни вы, ни я здесь не бывали, — сказал он, — так что давайте осмотримся хорошенько.
И они пошли дальше по улице, разглядывали дома, и каналы, и мостики, и экипажи, и гуляющий народ, и вывески, и уличные фонари, а больше всего, конечно, витрины лавок и магазинов.
Поручик Лагерлёф их не торопил, наоборот. Ему хотелось, чтобы они побольше увидели и получили как можно больше удовольствия.
— Здесь нас никто не знает, — сказал он. — Смотрите сколько заблагорассудится.
Мамзель Ловиса подошла к витрине модистки и, увидев там шляпу, отделанную белым лебяжьим пухом и бутонами светло-красных роз, остановилась, не выпуская Анниной руки. Пришлось остановиться перед шляпой лебяжьего пуха и поручику Лагерлёфу, и г‑же Лагерлёф, и Юхану, и Большой Кайсе с Сельмой на руках. Мамзель Ловиса о других не думала, стояла как завороженная, а поручик с удовольствием смотрел на охваченную восторгом сестру. Но в конце концов все-таки потерял терпение.
— Надеюсь, ты не намерена копировать эту шляпу, Ловиса? — сказал он. — Она, видишь ли, аккурат под стать семнадцатилетней барышне.
— Но ведь и старому человеку приятно полюбоваться этакой красотой, — отвечала тетушка Ловиса, которая была уже не первой молодости, хотя по-прежнему хороша собой и нарядна.
Оставив позади шляпу лебяжьего пуха, они подошли к ювелирному магазину, и тут остановился сам поручик Лагерлёф. Некоторое время он разглядывал перстни, браслеты, серебряные ложки, кубки и все прочее, выставленное на обозрение, потом тихонько чертыхнулся от удовольствия.
